На этой стороне от костров отделилось несколько фигур; пошли к воде. Было уже совсем темно.
– Ты, Фрол?! – спросил отсюда голос Ивана Черноярца.
– Мы! – откликнулся Фрол. – Переплавляйте!
Два стружка отвалили от берега.
На той стороне заводили коней в воду, пускали вплавь одних. Фырканье коней, плеск воды, голоса людей звучно отдавались ночной рекой. Ночи стояли тихие.
Стружки ткнулись в берег… Фрол прыгнул в передний.
– Ну как? – спросил его Черноярец. – Привез?
– Везем… Старик кончился дорогой. А парню язык срезали. Живой пока, но… худой тоже.
– Ох?.. Успели. – Иван сокрушенно прицокнул.
– Куда старика-то? – спросили есаулов с берега.
– Заноси! – велел Иван. – Завтра схороним. Вот твари дак твари!.. И за што ухайдакали? Ни за што.
Занесли на струг тело старика и полуживого Семку, поплыли.
– Уходить надо, – сказал Фрол. – Мы там двух стрельцов срубили… Всполохнуться могут.
– Каких стрельцов? Приставу?
– Ну.
– Про старика-то да про язык – не надо, промолчите, – посоветовал Иван. – А то его опять корежило давеча. Пусть хоть отойдет. Как со стрельцами-то вышло?
– Так… вышло: не стерпели. Кондрат вон раскроил. Как не сказать, говоришь? Про старика-то?..
– Не надо.
– А спросит?
– Привезли, мол… Шибко, мол, избитые – пусть отдыхаются маленько. Потом уж скажем. Сам потом скажу.
– Уходить надо, Иван. Какого дьявола дожидаться? Пока у их терпленье лопнет? Дождемся…
– С конями он затеялся… Посулились татары ишо пригнать.
– Да мы их на Царицыне приторгуем, у едисанов! А нет, на Дон пригонют.
– Вот будешь счас с им говорить, скажи так. Надо, конешно, уходить.
Дни стояли ясные. Огромное солнце выкатывалось из-за заволжской степи… И земля, и вода, все вспыхивало тихим, веселым огнем. Могучая Волга дымилась туманами. Острова были еще полны жизни. Зеленоватое тягучее тепло прозрачной тенью стекало с крутых берегов на воду; плескались задумчиво волны. Но уже – там и тут – в зеленую ликующую музыку лета криком врывались желтые чахоточные пятна осени. Все умирает на этой земле…
Разинская флотилия шла под парусами и на веслах вверх по Волге. Высоким правым берегом, четко рисуясь на небе, то шагом, то неторопкой рысью двигалась конница в полторы сотни лошадей. Там был Иван Черноярец.
Степан был на переднем струге. Лежал на спине с закрытыми глазами. Со стороны – не то дремал, не то думал. Дремал и думал. Наслаждался покоем, какой дарила Волга. Он устал за последние дни: много тревожился, злился, спешил. Теперь спешить некуда. Теперь – собраться с мыслями. Надо думать определенно, твердо – не будет пустых слов. От пустых слов – своих и чужих – атамана тошнило. Полдня потом хворал, если случалось где много и без толку говорить. Особенно же плохо он себя чувствовал, когда говорил, и сам с омерзением сознавал, что несет бестолочь, и злился, что говорить – надо: ждут. А ждут требовательно. Это как проклятие, когда всегда, вечно ждут. В Фарабате, у персов, договорились между собой распотрошить город: сперва казаки начнут торговать с персами, потом, в подходящий момент, Степан повернет на голове шапку… Торговлишка шла, казаки посматривали на атамана… Подходящий момент давно наступил – персы успокоились, перестали бояться. Степан медлил. Он с болью не хотел резни, знал, что они потом сами содрогнутся от вида крови, которая прольется… Но ждали, что он повернет шапку. Он повернул.
