– Брось дурить! – прикрикнул Прозоровский. Когда он убирал свое мясистое благодушие и сердился, то краснел и бил себя кулаком по коленке. – Слышь!..
– Не дело, атаман, – встрял и князь Львов. – К чему это?
Степан уже вышагнул из шатра, крикнул, кто был поближе:
– Зови всех суда! Всех!
– Ошалел, змей полосатый, – негромко сказал Прозоровский. – Не робейте – запужать хочет. Пошли, счас надо построже…
Воевода и подьячий тоже вышли из шатра.
Степан стоял у борта струга; на бояр не оглянулся, ждал казаков. Опасения воеводы сбывались. Вся бодрость, вся умышленная простота, даже снисходительность, все полетело к чертям: этого волка по загривку не погладишь – оскалился, того гляди, хватит клыками.
– Для чего всех-то зовешь? – все больше нервничал Прозоровский. – Чего ты затеял-то?
– Спросим… – тихо, остервенело и обещающе сказал атаман. – А то молотим тут…
– Мы тебя спрашиваем, а не их!
– Чего меня спрашивать? Вы меня знаете… Писать-то их хочете? Их и спрашивайте.
– А ты вели. Ты им хозяин здесь. Они вон даже войсковым тебя величают…
– Я им нигде не хозяин, а такой же казак. Войсковой я им – на походе, войсковой наш в Черкасском сидит, вам известно.
Меж тем казаки с торгов хлынули все на зов атамана, сгрудились на берегу, попритихли.
– Братцы! – крикнул Степан. – Тут бояры пришли – списывать нас! Говорят, обычай такой повелся: донских и яицких казаков всех поголовно списывать! Я такого не слыхал. Вышли теперь вас спросить: слыхали вы такое?!
Вся толпа на берегу будто вздохнула единым вольным вздохом:
– Нет!
– Говори сам, – велел Степан Прозоровскому. – Ну?..
Прозоровский, не без чувства отчаяния и решимости, выступил вперед:
– Казаки! Не шумите! Надо это для того…
– Нет!! – опять могуче ухнула толпа, не дослушав даже, для чего это надо. И в самом деле, никогда не водилось у казаков такой зловредной выдумки – перепись.
– Да вы не орите! Надо это… Ти-ха!!
– Нет!!!
Прозоровский повернулся и ушел в шатер, злой.
– Скоморошничаешь, атаман! – строго сказал он вошедшему следом Степану. – Ни к чему тебе с нами раздор чинить, не пожалел бы. Потом поздно будет. Поздно будет!
– Не пужай, боярин, я и так от страха трясусь весь, – сказал Степан. – Слыхал: брата мово, Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего. – Степан сказал это с такой угрожающей силой, так значительно и явно, что невольно все некоторое время молчали. И Степан молчал, глядел на первого воеводу.
