Если во время ленча там и было много посетителей, теперь они разошлись. Занятыми оказались всего несколько столиков, места у стойки пустовали. Пастор подошел, отодвинул табурет и заказал двойную порцию неразбавленного гаитянского рома «Барбье».
Бармен окинул взглядом высокого смуглого человека, отвернувшегося к окну. Толстое стекло отражало свет, поэтому толком разглядеть лица он не мог. Видеть этого человека бармену определенно не доводилось, внешность и скользящая походка говорили, что он нездешний. Судя по загару, переведен из Лос-Анджелеса или даже из Гонолулу.
Пастор, обхватив стакан, согревал рукой ром. Встречи с кем-то из тех, кто мог его узнать, он не опасался. Даже произойди такая случайность, лицо его за десять лет разительно изменилось.
Здесь, в «Карете и гербе», можно было припомнить все утраченное, коснуться его, словно сокровища, неожиданно обнаруженного в коробке из-под изношенной в детстве обуви. Некогда Пастор принадлежал к братству, членам которого эта пивная служила клубом. Зазубрины и царапины на видавшей виды стойке казались ему старыми шрамами на собственном теле. Негромкое звучание мужской беседы было для него таким же родным, как шум прибоя для моллюска. Той жизнью Пастор упивался, но был вырван из нее одним из тех, чьи лица витали в преисподней, которую представляла собой его душа.
Он поднял стакан и пригубил ром. Согрелся. Достал из кармана пиджака пару кухонных спичек. Другой рукой вылил ром на стойку, выставив при этом большой палец. Чиркнутая о ноготь спичка вспыхнула, но он выждал еще секунду, чтобы загорелась и другая. Мечтательно улыбнулся, глядя в золотистую лужицу, затем поджег ее.
Откуда-то издали Пастор услышал крик бармена. Стулья заскрипели по полу, с которого давно уже слез лак. Когда пиджаки посетителей распахнулись, он уловил запах ружейного масла от пистолетов в кобурах.
Пастор уже выходил размеренным шагом человека, знающего, что его не окликнут. Он не сомневался, что клиенты «Кареты и герба», успокоившись, поймут его жест. И думал только, скоро ли о нем станет известно Арлиссу Джонсону.
3 апреля
Через два дня после убийств в Дубках в тысячах населенных пунктов по всей стране были приспущены флаги. Губернатор Нью-Хемпшира, штата, который Чарльз Уэстборн двадцать лет представлял в сенате, объявил этот день траурным. Триста сановников, в том числе президент со своим кабинетом, и представителей делового мира собрались в часовне Джорджтаунского университета на заупокойную службу.
