Трясина была древняя, очень древняя. В забитых грязью гротах глубоко под поверхностью, на длинных скамьях по стенам, расположились бесчисленные слепые скелеты и аплодировали тонюсенькими висюльками — некогда руками — всему, что бы ни увидели. Всего важнее, что трясина породила особый возвышенный тип речи, который часто зовется болотным трепом и служит в дискуссиях просвещенной цели оправдать все, что бы ни случилось в дальнейшем.
Толчок, безумный чавкающий звук — и Тесей, вырвавшись из цепкой грязи, вновь оказался на твердой земле. Он, признаться, вздохнул с облегчением — и тут вся трясинная конструкция начала распадаться: вероятно, строили наспех. Выяснилось, что он опять идет по дороге — он идет, а не дорога едет — и что горы также прекратили перемещаться.
Дорога кончилась. Тесей продрался сквозь какие-то шипастые заросли, впрочем, не обращая особого внимания на окружающее. И все же был достаточно бдителен, чтоб отпрыгнуть, когда из зарослей к нему устремилось нечто длиннющее, худющее, синевато-серое.
Как и многих из нас, Минотавра считали чудовищем гораздо более страшным, чем он того заслуживал.
В сущности, Минотавр не чувствовал себя чудовищем. Не его вина, что ему на долю выпала необычная внешность. Он не стремился убивать, разве что в порядке самозащиты, как придется убить этого безумного Тесея, который все преследует и преследует его с целью нанести невосполнимый физический вред.
Минотавр всей душой хотел бы примириться с Тесеем, пожать герою руку и выбросить из головы всю историю, если бы только кто-нибудь взялся это устроить. Он даже выступал с таким предложением, запускал пробные шары, только запуски были проигнорированы. Видно, не остается ничего другого, кроме как продолжать носиться по дурацкому Дедалову лабиринту до тех пор, пока не удастся устроить засаду, захватить Тесея врасплох и разделаться с неуемным героем раз и навсегда либо заставить того прислушаться к голосу разума.
Увы, ни одна из версий легенды не благоприятствовала такому исходу. Это обескураживало Минотавра — однако, будучи предрасположен к буддизму, он верил, что неразрешимых задач просто не существует.
Смехотворнее всего то, что придется по-прежнему прикидываться чудовищем и жить в постылой минотаврячьей ситуации — а ведь в глубине души он вообще не считал себя Минотавром. Минотавр был убежден, что, вопреки внешним признакам, он на самом-то деле единорог. Убеждение основывалось на том, что, сколько он себя помнил, им владело желание возложить голову на колени девственницы.
