На душе Федора Петровича противно, тошно и смертельная тоска.
Матушка укладывает Васю.
— А вы оставайтесь, в лото поиграем до отца Петра.
Артамонов молчит. Сердце невыносимо ноет. Хочется застонать протяжно и громко.
— Покойной ночи, — говорит он и, чиркая на ходу спички, спускается к себе вниз.
Возле купеческого крыльца по привычке дремлет караульный. Он видит страшный сон, мычит и охает.
На соборной колокольне сторож пробил девять.
Весь город спит. Федору Петровичу не спится.
Вдруг, словно по команде, на сонных улицах, на реке, в лесу и всюду загрохотали выстрелы. На всех колокольнях враз ударили в набат. Чрез соборную площадь, чрез взор и слух проснувшегося караульного, с гиканьем и свистом промчались в снежной мгле гривастые и черные, как черти, тени.
— Господи Суси, Господи… — закрестился караульный, и его колотушка покатилась в снег.
Федор Петрович Артамонов вскочил с кровати, на босую ногу надел пимы, накинул барнаулку-шубу и, весь дрожа, вышел за ворота. Было тихо, только снег крутил, и он подумал, что все это ему пригрезилось.
Но нет. Вскоре где-то на яру, у крепости, вновь затрещали выстрелы, ударил набат, и колыхнулось из-за крыш зарево.
«Однако, красные пришли»… — мелькнуло в его испуганном уме.
Ржаво поскрипывали калитки. Слышались робкие, прерывавшиеся шаги и голоса. Перекликались соседи:
— Эй, Назаров! Ты?
— Я.
— Это что такое?
— Не знаю…
Из метели вынырнул и дальше пробежал мальчишка. На бегу звенел на всю метель:
— Полякам шубы перешивают!..
— Кто?
— Не знай кто!.. Не видно… Чу, палят…
— Эй, мальчик! — крикнул и Артамонов.
Но калитки резко захлопали. С выстрелами проскакали два всадника, за ними еще, и целый отряд, что-то лопоча, жутко выкрикивая и стреляя в муть. А сзади с гиканьем, со свистом, с матершиной, завихоривали на храпевших конях люди:
— В проулки не пушшай! Гони к реке! К реке-е!!
Чиновник Артамонов тоже нырнул в калитку.
Поляков гнали прямо на костры. Но у костров — народ. Поляки заметались.
Тот, которого предупреждал рыжий, кричал товарищам, чтоб мчали поперек реки «до лясу». И вот ошалело ринулись в тьму, в то место, где разорвалась дуга костров.
— Ребята, стой! — медной глоткой рявкнул Зыков партизанам и, рванув уздой, враз вздыбил своего коня.
Все осадили лошадей.
— Готово. Влопались…
С проклятьем, с воплем, наседая друг на друга, враги стремглав ухнули в ловушку-полынью, сразу вылетев из седел.
Тут было не глубоко — коню по шею — но вода быстро неслась, многих утянуло под лед, иные хватались за конские хвосты, отчаянно хлопались в ледяной воде, но, выбившись из сил, тонули с страшным визгом.
