Хорошо-с. Являюсь вновь к столу.
— Вы меня, Софья Львовна, режете. Мне аванс надо. Я Мишке Сусленникову два с полтиной должен. Я…
— Почему у вас тошнотворное слово «боже» с большой буквы? — перебила она.
— Потому, что это новая строка.
— Пустая отговорка, — сказала она. — Переставьте слова, напишите: «Правый боже!— воскликнул старик».
— Так никто не восклицает, тем более на старости лет, — сказал я. — А всегда восклицают: боже правый.
Она говорит:
— Я, знаете, человек подначальный, должна стоять на страже. Я человек партийный.
— Я тоже человек сознательный, — сказал я, вставил папиросу в янтарный мундштук и закурил, пуская дым самыми маленькими, деликатными колечками.
— А скажите, товарищ Моськин, вы в данном рас сказе на стороне мужиков-насильников или…
— Никогда! — возмутился я. — Всецело на стороне угнетенныхженщин! — и вновь пустил дым самым маленьким колечком, вроде обручального.
— Ну, тогда другое дело, — ласково сказала она. — А почему вы не женитесь?
— Да как вам сказать, — замялся я. — Некогда жениться-то. Все рассказы пишу… Так разве, на скорую руку… это… как его… — потупил я глаза. — А во-вторых, где ее, невесту-то, взять?
— Ну, — улыбнулась она, прищуривая свои очаровательные глазки. — За вас всякая пойдет… Вы очень симпатичный… Очень, очень!..
— Извиняюсь… А вот почему вы замуж не выходите, такая красота? — осмелел я и чувствую — страшно заклубилась кровь во мне.
Она тоже замялась, склонила голову набок и ужасно обольстительно улыбнулась мне.
Тут совершенно вылетело у меня из головы, что она редактор: я усиленно задышал, в то же время обдавая ее двусмысленным любовным взглядом.
— Итак, ваш рассказ пойдет, — вдруг проворковала она; голос ее дрожал, пышная грудь вздымалась, сначала медленно, потом быстрей, быстрей.
— Неужели пойдет?! — трагически заломил я руки. — Без всяких изменений? Ни одной строчки?!
— Да, да, не волнуйтесь. Ну, может быть, какое-нибудь словцо и придется перевернуть. Не забывайте, что я женщина ответственная, одинокая…
— Софья Львовна! Софья Львовна! — и у меня впервые потекли обильные слезы радости прямо на пол.
Я вышел с высоко поднятой головой, громко сморкаясь и, на этот раз, пуская во все стороны огромные кольца дыма. В сердце моем горела сильная, глубочайшая к ней любовь.
И, будучи сознательным, я твердо решил: если, действительно, рассказ пройдет, женюсь на ней, женюсь…
И вот рассказ вышел.
Все было на своем месте, все, все, дословно, даже те строки, где баба ругала Советскую власть.
