Мужчины уже умастили себя и надели на головы венки из тополя и лавра, когда в ксенодохиум пришел гонец, посланный за ними домоправителем Порфирия. Он настоятельно посоветовал им снять с себя эти украшения, чтобы не возбудить неудовольствия монахов во дворе гостиницы и христианского простонародья на улицах.
Повеселевший Карнис снова помрачнел.
Монахи, собравшиеся толпами в приюте вдовы Марии, провожали певцов недоверчивыми и враждебными взглядами. У старика было тяжело на душе, когда он проходил, опустив голову и не говоря ни слова, по узкой темной улице, ведущей к гавани Кибота. Здесь было очень многолюдно, пахло дегтем и соленой рыбой. Домоправитель Порфирия шел впереди, словоохотливо отвечая на расспросы Герзы.
Его хозяин был одним из самых богатых купцов в городе и лишился жены двадцать лет тому назад при рождении Горго. Оба его сына находились в настоящее время в отъезде. Старушка, щедро наградившая певцов вчера, была матерью Порфирия, Дамией. У нее было собственное большое состояние. Несмотря на глубокую старость, Дамия по-прежнему управляла делами и слыла необыкновенно сведущей женщиной; она занималась даже магией. Мария, набожная христианка, основавшая гостиницу Усопшего Мученика, была замужем за Апеллесом, покойным братом Порфирия, но совершенно разошлась со своим деверем и свекровью. Это было понятно: Мария стояла во главе истинно верующих женщин Александрии, тогда как дом родных ее мужа был вполне языческим, хотя хозяин принял крещение.
Карнис не слышал разговора Герзы с домоправителем. Между ним и женой шли двое рабов с флейтами и лютнями, а впереди них Орфей рядом с Агнией. Девушка упорно смотрела в землю, как бы избегая видеть то, что было вокруг, но когда юноша обращался к ней с вопросом, она робко поднимала глаза и в ее коротком ответе сквозило явное смущение.
Вскоре пешеходы достигли Агатодемонова канала [10], соединявшего морскую гавань Кибот с Мареотийским озером, где становились на якорь нильские суда. Тихий северный ветерок навевал с моря освежающую прохладу. По краям канала тянулись ряды стройных пальм и густолиственных тенистых сикомор [11]. В их ветвях весело щебетали птицы, и старый певец жадно вдыхал необыкновенно легкий и бальзамический воздух весеннего египетского утра.
На середине перекинутого через канал моста Карнис вдруг остановился как зачарованный, обратив глаза к юго-востоку.
Он поднял руки, и его влажный взгляд вспыхнул юношеским огнем. В эту минуту, как и всегда при виде поразительных красот природы или творения рук человеческих, в памяти старика воскрес любимый образ умершего сына, который успел стать другом для Карниса и целиком разделял его взгляды. Ему казалось, будто он положил свою руку на плечо этого рано угасшего юноши, наслаждаясь вместе с ним открывавшимся отсюда видом.
