— И какие?
— Что твой папаша — за нацистов. Что ты сдал федералам своего лучшего друга, чтобы получить место в полицейском управлении, что ты улучшил свои спортивные показатели, проводя бои со слабаками из среднего веса.
Его слова повисли в воздухе как приговор.
— Это все?
Бланчард повернулся ко мне лицом.
— Нет. Говорят, что ты не интересуешься бабами и что думаешь, будто можешь меня победить.
Я принял вызов.
— Что ж, все это правда.
— Да? Ты тоже не наврал. Только я уже в сержантском списке и в августе перехожу в Отдел по борьбе с наркотиками и проституцией Хайленд-парка. И, кроме того, один заместитель окружного прокурора, еврей, фанат бокса, обещал выбить мне место судебного пристава.
— Потрясающе.
— Да? Хочешь еще больше удивиться?
— Хочу.
— Свои первые двадцать побед нокаутом я одержал в боях с мальчиками для битья, которых подбирал мой менеджер. А еще моя девушка, увидев, как ты боксируешь в Олимпийском центре, сказала, что ты ничего, только зубы надо поправить, и что ты можешь меня победить.
Я не мог понять, чего он хочет: ссоры или дружбы, испытывает меня или насмехается, или просто хочет вытянуть из меня какую-то нужную информацию. Меняя тему, я показал на Томаса Дос Сантоса, дергавшегося во сне.
— А что будет с мексикашкой?
— Отведем его завтра утром в участок.
— Ты отведешь.
— Ты к его задержанию тоже причастен.
— Да нет уж, спасибо.
— Ладно, напарник.
— Я не твой напарник.
— Может, станешь.
— А может, не стану, Бланчард. Может, ты и будешь работать приставом, будешь писать отчеты и оформлять бумаги для каких-нибудь придурков-адвокатов в центре. Ну а я отслужу свою двадцатку, выйду на пенсию и подыщу себе работенку полегче.
— Можешь податься к федералам. У тебя ж там друзья.
— Ты меня этим не попрекай.
Бланчард снова выглянул в окно.
— Красота. Прямо с открытки. «Дорогая мамочка, жалко, что ты не видела эту красочную межэтническую заваруху в восточном Лос-Анджелесе».
Томас Дос Сантос зашевелился и пробурчал:
— Инес? Инес? Ке? Инес?
Бланчард вышел в коридор и, отыскав в чулане старое шерстяное пальто, накинул его на мексиканца. Согревшись, Томас успокоился — бормотанье прекратилось. Бланчард сказал:
— Шерше ля фам. А, Баки?
— Что?
— "Ищите женщину". Даже и в таком состоянии старина Томас не дает Инее покоя. Ставлю десять к одному, что, когда он пойдет в газовую камеру, она будет рядом.
— Может быть, он пойдет в сознанку. От пятнадцати до пожизненного. Выйдет через двадцать.
— Нет. Ему хана. Шерше ля фам, Баки. Запомни это.
