И на этот раз мне не удалось узнать ничего; индеец не отказывался отвечать, но он действительно ничего не знал.
Вот вкратце все, чего я добился после бесчисленного множества различным образом предложенных вопросов.
Дона Кабраля знали хорошо и в особенности боялись все индейцы, живущие в пустыне и проходящие ее беспрестанно по всем направлениям; они считали его за необыкновенное, таинственное и непонятное существо, могущество которого было велико; индейцы часто расставляли ему западни, чтобы убить его, но никогда не успевали нанести ему даже малейшей раны.
Он производил на них такое сильное впечатление, что считали за невредимое существо, одаренное высшей, нечеловеческой волей.
Часто дон Зено исчезал в продолжение целых месяцев так, что никто не знал, куда он девался; потом он появлялся неожиданно среди индейских племен, которые ничего не знали о его приближении.
Вообще же индейцы были многим обязаны ему. Никто не мог лучше дона Кабраля вылечить страдающего в случаях болезней, признанных знахарями за неизлечимые: зная все, что происходит в пустыне, он нередко спасал целые семейства, заблудившиеся в лесу без пищи и оружия; и к тому же, прибавил наконец мой проводник, этот человек для них один из тех могущественных гениев, про которых лучше не говорить, если не хочешь подпасть их гневу и увидеть тотчас около себя.
Эти сведения, если можно так назвать отрывистые, боязливые и суеверные показания моего проводника, еще увеличили мое недоумение относительно дона Кабраля; казалось, все соединилось, чтобы окружить его в моих глазах таинственным ореолом.
Слово, нечаянно произнесенное индейцем, возбудило во мне еще большее любопытство.
«Это Паулиста», — сказал мне Венадо вполголоса, с испугом оглядываясь кругом, как будто боясь, что его услышит тот, к кому относилось это название.
Несколько раз во время своего пребывания в Буенос-Айресе я слышал, как говорили о павлистах (Paulistas); сведения, которые мне удалось собрать о них, были хотя неполны и большей частью ошибочны, но в высокой степени подстрекали мое любопытство, которое служило почти главным побуждением к моей переправе в Бразилию.
Павлисты, или винцентисты, — историки обозначают их тем и другим именем — основали свое первое общество в обширных и великолепных долинах Пиратинингии.
Там образовалась под руководством двух умных иезуитов, Анхиэты и Нобреги, отдельная колония в прежней колонии, полуварварской метрополии. Новая Колония была обязана благосостоянием и возрастающим влиянием своему нравственному превосходству; я убежден в том, что рассказы о подвигах ее основателей составят самую интересную часть истории Бразилии.
