— Вы хорошо сделали, благодарю вас, мой друг.
Взволнованный маркиз сделал несколько шагов по палатке и потом, обратившись к капитао, спросил его:
— Что бы вы сделали на моем месте в подобных обстоятельствах?
— Я, ваше превосходительство?
— Да, мой друг, что бы вы стали делать?
— Я не задумался бы, ваше сиятельство.
— А!
— Я бы отступил.
— Отступить — никогда, перед такими варварами! Да это было бы постыдно.
Капитао покачал головою.
— В таком случае мы все до последнего будем перерезаны.
— Вы думаете?
— Я убежден, ваше превосходительство; вы не знаете, что такое гуакуры, а я уже с давних пор их знаю.
— Все равно я пойду вперед! Вы меня ведь не покинете?
— Я? Ваше превосходительство, я обязан всюду следовать за вами; куда бы вы ни пошли, я везде буду с вами. Какое мне дело, что меня убьют, разве и без того не придется умереть рано или поздно?
— Отвечаете ли вы за своих людей?
— За своих да, но за ваших нет.
— В моих-то я уверен.
— Когда же мы отправляемся?
— Через час.
— И мы едем вперед?
— Да, даже и тогда, если нам придется перешагнуть через все трупы этих разбойников.
— Ну, с Богом! Ваше превосходительство, я сильно боюсь, что мы не вернемся.
И, поклонившись почтительно молодому человеку, капитао вышел так спокойно и так беззаботно, как будто бы дело шло о пустяках.
Оставшись один, маркиз простоял неподвижно несколько минут, потом, с бешенством топнув ногой и устремив к небу вызывающий взгляд, вскричал задыхающимся голосом:
— О, проклятые брильянты! Я завладею вами даже и тогда, если бы мне пришлось идти за вами по пояс в крови!
В то время как начальник конквистских солдат по его приказанию навьючивал мулов и приготовлял все к немедленному отъезду, маркиз в ужасном волнении ходил большими шагами по своей палатке, проклиная судьбу, которая, казалось, следовала за ним по пятам и разрушала все его обширнейшие планы, постоянно отдаляя от него сокровище, которое он думал уже давно приобрести; сокровище, которое, с тех пор как он отправился на поиски, стоило ему стольких трудов и неприятностей и для которого он в продолжение довольно долгого времени пренебрег огромными опасностями и чуть не пожертвовал своею честью.
Вдруг он остановился, ударив себя по лбу: неожиданная мысль блеснула у него в голове, озаряя его надеждой. Он оторвал от своей записной книжки листок бумаги, написал поспешно несколько слов, сложил его и велел невольнику отнести от его имени записку эту донне Лауре Антонии де Кабраль.
