— Это правда, — отвечала она, нервно засмеявшись, — из этого я могу понять причину почтения и попечений.
— Любовь самая искренняя и самая…
— Довольно лжи, сеньор, — вскричала она с силой, — ваше первое слово, сказанное вами, когда вы входили в эту палатку, изменило вам, против вашей воли.
— Сеньора!
— Вы думаете, что приехали в страну брильянтов, открытую моим предком, и вы хотите наконец принудить меня убеждением или даже силою открыть тайну, потому что алчность ослепляет вас! Посмейте отрицать это!
ГЛАВА IV. Благородный бандит
После этого обвинения, так энергически высказанного молодой девушкой, в палатке на несколько минут воцарилась мертвая тишина.
Снаружи ветер качал деревья и с воем, похожим на человеческие стоны, ударял ветви их одну о другую.
Листья, подхваченные вихрем, падали, скомканные, в кустарники; время от времени раздавался зловещий крик совы, засевшей в расщелинах скал, и повторялся вдали тысячами отголосков; громкие, необъяснимые звуки носились по ветру, то прекращаясь, чтобы снова усилиться и увеличивать еще более таинственный ужас темной и безлунной ночи, густой мрак которой придавал всему зловещие, фантастические формы.
Маркиз поднялся со сложенными назади руками и с поникнувшей головой; он ходил по палатке большими шагами под влиянием внутреннего волнения, которое он тщетно старался разогнать.
Донна Лаура, полулежа на кушетке, с откинутой назад головой, следила за ним пристальным, насмешливым взглядом, ожидая с тайным беспокойством вспышку гнева, который она не побоялась вызвать, но страшась, без сомнения, последствий своих справедливых слов, которые она произнесла сгоряча; слишком гордая, однако, чтобы отказаться от них, она не хотела, чтобы лицо выказало ее страх противнику, во власти которого она находилась и которого презирала. Наконец, после нескольких минут, которые показались молодой девушке целым веком, маркиз остановился перед ней и поднял голову.
Он был бледен, но черты его лица приняли опять беззаботное и насмешливое выражение; только легкое подергивание бровей, которое у него означало сильный, с трудом сдерживаемый гнев, показывало, каких усилий стоило ему удержаться и владеть собою. Он продолжал тихим, мелодичным голосом и без всякого волнения прерванный внезапно разговор.
— Я дал вам говорить, сеньорита, не прерывая вас, — сказал он, — я выказал при этом — в этом по крайней мере отдайте мне справедливость — не только терпение, но и приличие; в самом деле, — прибавил он с насмешливой улыбкой, пробежавшей по его лицу, которая поразила сердце молодой девушки томительным предчувствием, — стоит ли разбирать оконченное дело? Что бы вы ни говорили, слова ваши не переменят настоящего положения вашего, вы в моей власти; никакая человеческая сила не изменит моих намерений на счет вас; вы сами добровольно повернули так горячо разговор, который я желал провести при более дружественных, может быть, условиях; пусть будет по-вашему; я охотно принимаю борьбу, которую вы мне предлагаете. Объяснимся раз навсегда, чтобы лучше понимать друг друга и не возвращаться к предмету, который во многих отношениях должен быть так тяжел для обоих.
