— Дон Луи, сеньорита, — любезно отвечал испанец, — настоящий кабаллеро, добрый, благородный и великодушный, всегда готовый помочь своим кошельком или шпагой тому, кому требуется его поддержка… С тех пор, как я имею честь жить вместе с ним, я много раз убеждался в величии и благородстве его характера.
— Я очень рада слышать это от вас, сеньор, потому что этот кабаллеро произвел на меня тогда очень дурное впечатление своим более чем диким поступком.
— Это дурное впечатление ошибочно, сеньорита. Что касается дикости, в которой вы его упрекаете, — увы! — это вовсе не дикость, а грусть.
— Как! — вскричала она, причем краска внезапно залила ее лицо. — Вы говорите, что это грусть? Неужели кабаллеро несчастлив?
— Кто же не бывает несчастлив? — отвечал дон Корнелио, вздохнув.
— Но вы, может быть, ошибаетесь?
— Дону Луи пришлось пережить ряд ужасных несчастий… Судите сами: он обожал женщину, сделавшую его отцом очаровательных детей, однажды ночью индейцы напали на его асиенду, подожгли ее, убили его жену и детей, и сам он уцелел каким-то чудом.
— О! Это ужасно! — вскричала она, закрывая лицо руками. — Несчастный человек! Теперь я от всего сердца прощаю ему все, что казалось мне таким странным в нем. Увы! Общество людей должно быть ему в тягость.
— Да, сеньорита, оно тяготит его. Он перенес такое горе, что его ничто и никто не в состоянии утешить, а между тем, когда он узнает, что есть несчастные, судьбу которых можно облегчить, и ему по силам сделать добро, он забывает о себе.
— Да, вы правы, senor caballero, у этого человека благородное сердце.
— Да, сеньорита, сколько бы я вам ни говорил о нем, я все-таки не смогу рассказать вам всего. Надо жить его жизнью, быть постоянно вместе с ним, чтобы суметь его понять и оценить по заслугам.
Ночь уже подходила к концу, свет от свечей начинал тускнеть. Камеристка, которую очень мало интересовал этот разговор, запрокинула голову на спинку бутаки и закрыла глаза. Она спала, — но она спала тем сном, каким умеют спать только женщины да представители кошачьей породы и который им не мешает быть постоянно настороже.
— Скажите мне, дон Корнелио, — продолжала донья Анжела, улыбаясь, — за то долгое время со дня нашей встречи, вы никогда не разговаривали о ней с доном Луи?
— Никогда, сеньорита.
— А!
— Один раз я, помнится мне, хотел было сам навести разговор на эту тему.
— Ну?
— Дон Луи перебил меня и не допускающим возражения тоном попросил никогда больше не говорить об этом… Затем он сказал мне, что считал себя обязанным так поступить, и случись опять что-нибудь подобное, он поступит точно так же. Все дело не стоит того, чтобы им занимались, тем более что судьба не сведет нас с людьми, которым нам посчастливилось оказать эту небольшую услугу.
