Потом мы позавтракали с Яном в пабе на Хай-стрит.
— Я рад, что ты снова на ногах, — сказал он. — Первое время я о тебе очень беспокоился. Выглядел ты просто ужасно.
— Да, чувствовал я себя отвратно. Но сейчас мне намного лучше. Нет ничего чудесней, чем побыть немного на островах. Там живо поставят человека на ноги.
Он зябко повел плечами.
— Это не для меня, — проговорил он. — Я человек городской. Одна мысль о зиме на Льюисе приводит меня в ужас. Все ветры твои, и некуда идти. Мне нравится, когда вокруг меня народ и жизнь бьет ключом. Там бы я с ума сошел. Одни ветры, и некуда идти.
Я потянул виски и покачал головой.
— Я бы все же выбрал острова, чем жизнь здесь. Эдинбург явно не поднял мне настроение.
— У тебя просто не было шанса.
— Без сомнения. Но и ты несправедлив к островам. Ты когда-нибудь был там?
Он покачал головой.
— Хорошо, — сказал я, — если я попробую полюбить Эдинбург, то, может, и ты согласишься приехать ко мне летом в Сторноуэй на недельку-другую?
Мы выпили за наш уговор и заговорили о том, как лучше подготовиться к семинарам. Я сказал, что мне нужно две недели для того, чтобы снова войти в курс дела, и продолжить прерванную работу. Я все еще не нашел ответов на вопросы, заданные Крэйгом перед моей болезнью.
— Готовься столько времени, сколько потребуется, — разрешил он. — Спешить нам некуда.
— Две недели, — сказал я. — Дай мне две недели, и все будет в порядке.
— Отлично. В таком случае, я назначаю семинар на семнадцатое. Времени на подготовку у тебя будет достаточно.
Вернувшись домой, я решил, что пора начинать работу с того места, где ее оставил. Мои книги и бумаги Ян отложил в сторону. С той ночи в Эйнсли-Плэйс я взглянул на них лишь мельком.
Бумаги, над которыми я работал, были запиханы в портфель, а портфель, в свою очередь, спрятан в платяной шкаф в спальне. Я принес его в маленькую комнату, служившую мне кабинетом, и поставил на стол. Вынув книги и бумаги, которые я в спешке более месяца назад сунул в портфель, я обнаружил, что они, большей частью, помяты и порваны. Я уселся и стал разглаживать и распрямлять их.
Когда работа подходила к концу, я заметил на дне портфеля скомканный лист бумаги; вынув его, а увидел книгу и положил на стол. Темный кожаный переплет, очень пыльная, очевидно, старинная — это была та самая книга, которая пробудила чудища в темной библиотеке и оставила в моем мозгу след, стереть который было невозможно.
* * *
Не знаю, сколько времени я просидел, глядя на титульный лист ужасной маленькой книги, не в силах двинуться, не в силах собраться с мыслями. Я не осмелился перевернуть страницу, страшась того, что увижу там. Моя рассудочная сторона, оздоровленная пребыванием дома и разговорами с отцом, убеждала меня, что никакого вреда такая тривиальная вещь принести мне не может. Но мысль о том, что я снова увижу страницы с заклинаниями и гравюру, наполнила меня невыразимым отвращением.
