— Так вы не хотите признаться, кто прислал вам сегодня письмо? — спросил он, когда игра длилась уже больше часа.
— Оно без подписи, — сказала она, собираясь раздавать карты.
— Тайна, значит. — Он потянулся к своему бокалу с бренди. — Кого-нибудь подозреваете?
— Я… у меня есть подозрение, — уклончиво ответила она, раздавая каждому по две карты. Видит Бог, она только хотела внушить ему мысль, что у нее могут быть претенденты на ее руку, достаточно решительные, чтобы прорваться в мужскую крепость Карроуэй-Хауса, но такой испанской инквизиции она не ожидала.
— Кто же? — Тристан, опершись подбородком на руку, смотрел на нее, в то время как Роберт знаком попросил еще одну карту.
Первым порывом Джорджианы было желание напомнить Тристану, что его это не касается. Но она поставила перед собой цель — заставить его влюбиться. И потому не следовало непрестанно оскорблять его.
— Мне бы не хотелось ошибиться, называя кого-то, — сказала она с невинным видом. — Поэтому я не дам ответа, пока не получу других доказательств.
— Других доказательств, — повторил он. — Вы имеете в виду самого человека? Да, пожалуйста, пусть он приходит к нам.
Она нахмурилась:
— Он, конечно, не придет к вам…
— Двадцать одно! — воскликнул, подпрыгивая Эдвард. — Вы двое никогда не выиграете, если весь вечер будете мечтательно смотреть друг другу в глаза.
Роберт кашлянул.
— Ну, — притворно огорчилась Джорджиана, чувствуя, что ей еще меньше, чем Роберту, хочется говорить, — ты, Эдвард, не оставил мне никакой надежды на выигрыш. Думаю, мне пора удалиться, джентльмены.
Мужчины встали вместе с ней. Тристан сдержанно кивнул, и Джорджиана покинула гостиную с чувством собственного достоинства. Оказавшись в холле, она подобрала юбки и бросилась вверх по лестнице.
— Джорджиана!
Глубокий голос Тристана заставил ее остановиться.
— Что? — Она повернулась к нему, решив не придавать особого значения словам Эдварда. — Вот это сюрприз, не так ли?
— Ему всего лишь восемь, — спокойно произнес Тристан, поднимаясь вслед за ней по лестнице. — И если он будет продолжать в том же духе, то не доживет и до девяти. Пусть детская болтовня тебя не расстраивает.
— Я… я… — Она кашлянула, прочищая горло. — Я только сказала, что удивилась. Но я вовсе не расстроена.
— Ты не расстроена, — повторил он, недоверчиво глядя на нее.
— Нет.
— Хорошо. — Поморщившись, он провел рукой по своим темным волосам. Этот жест когда-то казался ей очаровательным. — Потому, что это неправда. Я хочу, чтобы ты это знала.
