— Все сожрали, — сказал он. — И спали они друг с дружкой, точно. Теща не знает, а я позже нашел презерватив. Полный под завязочку.
— Давайте без подробностей, — сказала я. — Я дама старорежимная.
— Вот и теща мне кричит: «В наше время! В наше время!»
Мир без оттенков. Если ты не умеешь непринужденно с первым попавшим мужчиной говорить о контрацепции, то ты дура райкомовка, у которой очень часто половое развитие заменяли чужие персоналки. О, как они обогащали скудный личный опыт! Как беспредельно расширяли горизонты возможностей невозможного наслаждения.
— Куда мы с вами пойдем дальше? — спросила я и добавила свое: — Это не похоже на Митю.
— Какого еще Митю? — не понял Михаил Сергеевич, и я вдруг почувствовала, что ему безумно, невероятно хочется, чтоб все это оказалось недоразумением. Ведь мог же случиться испорченный телефон и мы имеем дело с разными мальчиками.
Не было мальчика. Не было девочки. Не было тещи. Не было операции. Нету меня… Как мне хотелось подыграть ему, облегчить груз, и я сказала:
— У вас своих проблем полно. В конце концов, мальчик взрослый, если у него, как вы говорите, под завязочку…
Это я дернула себя за серьгу, о которой, считай, забыла. И потом, мне как-то не нравилось быть в глазах мужчины, пусть даже чужого, тещей. Нечего, господа хорошие, нечего! Не сбросите с моста!
— Проблем, конечно, более чем… Таня совсем плоха, она умирает не от операции — от характера, от испуга…
— Но ведь есть чего испугаться, — сказала я.
Мы шли вместе по Страстному, хотя все уже было как бы сказано. Я не знаю, о чем думал Михаил Сергеевич, я знаю, что я думала о себе. В конце концов, даже если ты думаешь о рыженькой дочери Клинтона, это все равно о себе. У тебя, мол, дочь куда красивее, но с дурным характером, что есть справедливое возмездие за красоту. А неказистые — они чаще добрые, вот ты сама (в смысле я) ни то ни се. Это совсем плохо, так как не на что опереться в себе самой…
Впереди маячил рыбный магазин, и я мысленно уже была в нем, уже купила живую рыбу и уже готовила ужин.
— Я зайду в рыбный. — Я произнесла это категорически, как и должно говорить о важном — моменте покупки пищи.
Я выхожу с полиэтиленовым пакетом, в котором отчаянно бьются за жизнь карпы. Всегда, всегда… Суп для живого из чьей-то смерти. Ну так выпусти их, дура! Если такая добрая! Куда? На землю! Михаил же Сергеевич все идет и идет за мной следом, уже вниз к яме Трубной, где стоит мальчик со шпагой, долженствующий изображать остервенелость в нашей всегдашней борьбе. Мы безграничны в своей свирепости ее изображения. А вот этот легкий мальчик — нет. Его просмотрели, и он утешает меня в скорби по поводу гибели карпов и возвращает меня к Мите. То есть к Егору. Но все равно к Мите.
