Марина прошла мимо лавочки, на которой сидели мужчина и мальчик. Они говорили о чем-то, а неподалеку гуляла большая черная собака.
Марина прибежала к школе, но та была темной. Все-таки она обежала ее кругом и увидела, как собирается к отъезду цирк.
Тогда она побежала домой к Оксане Михайловне. И звонила, звонила в дверь… Но ей не открыли.
В кабинете стало совсем темно. Между темнотой и количеством воздуха обнаружилась странная зависимость. Чем темнее становилось, тем и разреженней был воздух.
Требовалось открыть фрамугу.
Скрючившись от боли в груди, Оксана Михайловна добрела до подоконника. Во дворе цирка горели мощные лампы, потому что сборы продолжались.
Как это по законам физики? Из темноты светлое видится хорошо, но из светлого в темноте ничего не увидишь. Они не увидят ее на подоконнике на своем освещенном дворе.
Оксана Михайловна просто легла грудью на холодный подоконник, испытывая облегчение от этой глупой позы, холода и вида живых действующих людей, которых вполне можно позвать, если открыть окно. Позвать и сказать, что случилось недоразумение, захлопнулась дверь. И они, люди, придут с топором или ломиком, ковырнут разок – и она выйдет, смеясь.
«А я уж приготовилась тут ночевать!»
И будет это красиво и небрежно, и этот мальчишка увидит, как она весела и спокойна.
Она уже потянулась к шпингалету и отпрянула.
Все ее существо воспротивилось этому. Ну не могла она это сделать. Не могла! Не могла она кричать с подоконника. Она уважала себя и хотела уважать дальше, а это отбросило бы ее назад, в то мучительное время, когда она не знала, как жить и как быть. На долю ее поколения досталось крушение иллюзий и авторитетов, все разламывалось до кирпичей, и надо было иметь силу восстановить себя самое из этой разрухи. Она восстановила. Из всех человеческих добродетелей она взяла силу. Она ногой отпихнула всякие там женские фигли-мигли. Сила, здоровье, ум, чистоплотность, порядочность – это что, мало? Это золотого качества доспехи. И они ее не подводили. И чтобы теперь она вопила с подоконника, как какая-нибудь трусливая баба? Нет!
Она продолжала нелепо лежать, почти касаясь лбом окна, но ей стало легче.
Завтра – никаких репрессий. Она просто пригласит его и спросит: «Ну, скажи, ты доволен?»
Она хочет увидеть на его лице не раскаяние – оно ей не нужно. Она хочет увидеть поражение.
«Людей, – скажет она ему, – не сламливали застенки на долгие годы, а ты хотел победить меня за одну ночь?»
