«Гипертрофированно правдив и честен», – сказал эксцентрик.
Это и вправду оказалась болезнь. Все должно существовать в человеке в разумных пределах.
Саша слышал все разговоры. Цирк попеременно то смеялся, то плакал – то по поводу сборов на взятку, то по поводу диагноза. А Володя в это время в ускоренном темпе доживал свою жизнь. Что-то было в нем в те дни раскаленно сумасшедшее и удивительно притягательное. Он даже стал красивым, этот угловатый юноша, читающий на приемных экзаменах монолог Чацкого и про смерть князя Андрея. Ему говорили: смени репертуар. Все читают Чацкого и Болконского. Он говорил: «Ха! Все! Я же читаю лучше всех!».
«С кем был! Куда меня закинула судьба!» – кричал он, расстилая на опилках красный ковер.
Саша грыз семечки и видел, как униформист вдруг ни с того ни с сего полез наверх, к трапеции, весело крича:
«…мучителей толпа!
В любви предателей, в вражде неутомимых…»
Сладкий ужас охватил Сашу, ужас имел вкус чуть подгорелых семечек.
И вот теперь, когда он искал Шурку, Саша будто чувствовал в своей ладони слипшуюся, теплую от слюны шелуху. И еще ему казалось, что Шурку выпустили из пращи, и она стремительно летит, и выход из ее полета – это же законы физики! – падение или сгорание.
Ее надо было найти во что бы то ни стало.
Мишка не верил… Ничему не верил. Она привела его домой.
– Мы одни, мама с Майкой в музыкальной школе.
Потом она вышла к нему полураздетая, в коротенькой рубашке и с голыми ногами.
– Я тебе нравлюсь?
Он молчал.
– Ты глухой или немой?
Она подошла совсем близко.
– Я забыла, что у тебя плохое зрение. Правда, у меня красивая кожа? Потрогай ее, не бойся.
Он положил ей руку на ледяное плечо. Она дернулась.
– Фу, какие у тебя горячие руки!
Он снял руку.
Ему хотелось плакать.
Но ведь глупо! Надо взять ее в охапку, и согреть, и не выпустить ее из рук. Никогда… Она смотрела на него и ждала этого… Она же будет презирать его, если он будет топтаться и плакать от какого-то идиотского, ни одному современному человеку непонятного горя. Где горе, если любимая девочка стоит перед тобой и говорит: «Бери!»? Над ним будет смеяться весь свет…
И он взял ее на руки. И прижал так, что у нее хрустнули кости. И поцеловал ее в открытый рот, не зная, что умеет так вот целоваться.
– Пусти! – сказала она испуганно.
– Теперь нет, – ответил он хрипло. – Теперь не пущу.
Он почти потерял сознание, а когда пришел в себя, то прежде всего увидел перерезавшую ее лоб глубокую морщину и плотно сжатые, какие-то измученные губы.
