— Почему ты так думаешь, Лео? Все говорит за то, что Айша жива.
— Нет, будь она жива, она подала бы мне какой-нибудь знак. Мое решение твердо, не отговаривай меня, если уж продолжать беседу, то о чем-нибудь другом.
Я долго разубеждал его, почти не надеясь не успех; случилось то, чего я давно уже опасался: потрясение и долгая скорбь отразились на рассудке Лео. Человек он по-своему очень набожный, твердый в своих религиозных убеждениях, и в здравом уме никогда не решился бы на такой тяжкий грех, как самоубийство.
— Лео, — сказал я, — неужели у тебя хватит бессердечия оставить меня одного? Так ты собираешься отплатить мне за всю мою любовь и заботу? Ведь я не переживу тебя, и моя смерть будет на твоей совести.
— Твоя смерть? Почему твоя смерть, Хорейс?
— Потому что тропа достаточно широка, чтобы по ней могли пройти и двое. Мы не расставались столько лет, столько испытаний перенесли вместе; я уверен, что если мы и разлучимся, то ненадолго.
Теперь уже он испугался за меня. Но я упорно твердил:
— Я не переживу тебя. Твоя смерть наверняка убьет меня. В конце концов Лео уступил.
— Ладно, — вдруг воскликнул он. — Обещаю тебе, что сегодня я не покончу с собой. Дадим жизни еще один шанс.
— Вот и хорошо, — ответил я, но и после того, как я улегся спать, меня продолжал терзать страх. Я был уверен, что завладевшее им желание умереть будет усиливаться и усиливаться, пока не станет непреодолимым, и тогда… тогда я тоже исчахну и умру, ибо не смогу жить в одиночестве. И вот в безысходном отчаянии я воззвал к той, что покинула этот мир.
— Айша! — вскричал я. — Если ты еще сохранила свое могущество, если на тебе не лежит нерушимый запрет, дай знать, что ты жива, спаси своего возлюбленного от смертного греха, а меня — от безутешного горя. Сжалься над его нестерпимыми муками, вдохни в его душу надежду, ибо Лео не может жить без надежды, а я — без него.
Уснул я совершенно разбитый.
Разбудил меня Лео: он говорил впотьмах низким, взволнованным голосом:
— Хорейс, мой друг, мой отец, слушай!
Я мгновенно стряхнул с себя сон, как будто и не спал, ибо по его тону понял, что случилось нечто чрезвычайно важное, нечто способное перевернуть нашу судьбу.
— Сейчас я зажгу свечу, — сказал я.
— Не надо, Хорейс, я предпочел бы говорить с тобой в темноте. Едва я лег, мне приснился сон, неотличимо похожий на явь: никогда не видел подобного. Будто я стою под кромешно темным, без единой звезды, сводом небес, томимый чувством глубокого одиночества. И вдруг что-то засверкало в вышине, за многие-многие мили от меня, я было подумал, что появилась какая-то планета, чтобы разделить мое одиночество. Я увидел приближающийся огонь, который словно плыл по ветру. Все ниже, ниже, ниже — он уже над моей головой, — какая у него странная форма, то ли язык, то ли веер. На высоте моей головы огонь остановился и застыл в неподвижности: под ним, в призрачном мерцании, стояла женщина с сияющим челом. Сначала слабое, свечение постепенно усиливалось, я уже мог разглядеть женщину.
