Скиталец продолжал смотреть на ее прекрасное лицо, и страх объял его при виде этой красоты. Как же все это случилось? Что он сделал?
Всюду кругом на стенах боги Кеми, а над ложем изображенные священными знаками Кеми имена Менепты и Мериамун. Значит, не со златокудрой Еленой, а с женой фараона разделил он ложе! Ей и клялся страшною клятвой, она явилась ему в образе Елены, но теперь заговор снят, и перед ним Мериамун в своей гордой красоте. Герой стоял пораженный и не мог отвести глаз. Но вот силы вернулись к нему, и он, схватив свои доспехи, стал снаряжаться, но, когда он взял шлем, тот выскользнул из его рук, со звоном упал на мраморные плиты пола и пробудил спящую. С громким криком вскочила она на ноги и встала величественная и прекрасная в своем ночном одеянии, схваченном вокруг стана золотою змеей, которую она теперь осуждена была носить всегда. Между тем Скиталец схватил свой меч и сбросил с него драгоценные из слоновой кости ножны.
Теперь Скиталец и царица, жена фараона, стояли друг против друга в полусвете царской опочивальни. Оба молчали. Горькая досада, жгучий стыд и гнев светились в его глазах. Лицо же Мериамун было холодно и мертво, а на губах играла та загадочная улыбка, что встречается на лицах сфинксов, только грудь ее порывисто вздымалась с каким-то надменным торжеством.
— Зачем смотришь ты на меня такими странными глазами, мой господин и возлюбленный супруг? И к чему ты надел свои боевые доспехи, когда лучезарный Ра только что поднялся со своего ложа, где он отдыхал на груди Нут? — начала она.
Но Одиссей не произнес ни слова. Тогда она протянула к нему свои руки.
— Отойди от меня! — воскликнул наконец тот сдавленным голосом. — Отойди! Не смей касаться меня, ведьма, не то я забуду, что ты женщина, и уложу на месте своим мечом.
— Этого ты не можешь сделать, Одиссей, — спокойно произнесла Мериамун. — Ведь я твоя жена, ты навеки связан со мною своею клятвой.
— Я клялся не тебе, не царице Мериамун, а Елене-аргивянке, которую я люблю так же, как ненавижу тебя.
— Ты клялся мне, клялся словами: «Клянусь тебе, женщина или богиня, в каком бы то ни было образе и каким бы именем ты ни звалась, любить только тебя, тебя одну». И что из того, в каком образе ты видишь меня? Моя бессмертная любовь к тебе все та же, а красота не более как внешняя оболочка! И разве я не прекрасна! Все равно я твоя судьба, и, что бы ты ни делал, мы должны вместе плыть по реке жизни, до берегов смерти. Не отталкивай же меня, каким бы колдовством я ни привлекла тебя в свои объятия, все же отныне они — твой дом и твой очаг! — И она снова приблизилась к нему.
