— Смотрите! Смотрите! — воскликнул один. — Видите вы ее волосы? Они чернее вороньего крыла, а глаза ее темны, как ночь!.. О несравненная!..
— Глядите! Глядите! — кричал другой. — Небо бледнеет перед бирюзой ее глаз! Какая статуя, какой мрамор сравнится с ней в белизне!
— Да, именно такою была та, которую я много лет тому назад назвал своей женою! — шептал третий. — Да, это она, такой она была, когда я в первый раз откинул ее покрывало!
— Видал ли кто такой царственный стан, такое гордое чело? — восхищался четвертый. — Видите эти темные, страстные очи, эту бурю страстей, отраженную в них, видите эти полные губы, этот вызывающий вид?.. Поистине, это богиня, перед которой все должно преклоняться!
— Нет, не такой вижу я ее! — кричал человек, бежавший из пустыни от Апура. — Она бледна и бела, как лилия, стройна, высока и хрупка, как хрустальный сосуд. Как каштаны, темны ее шелковистые кудри, как глаза лани, широко раскрыты прекрасные карие очи ее. Печально смотрят они на меня, молят меня о любви!..
— Я прозрел! — восклицает слепец. — Глаза мои раскрылись при блеске ее красоты. Я вижу высокий пилон, вижу яркое солнце. Любовь коснулась моих очей, и они прозрели, но в моих глазах у нее не один облик, а множество обликов самых различных. Это сама красота! Язык не в силах передать ее. Дайте мне умереть. Дайте умереть, так как я прозрел и видел воплощение красоты, и теперь знаю, чего напрасно ищут все люди по свету, из-за чего мы умираем, чего жаждем и что надеемся найти в смерти, — это тот же идеал вечной красоты.
ГЛАВА XIV. Стражи-охранители священных врат
Шум и гомон толпы то рос, то замирал, эти люди взывали к разным женщинам, умершим или живым, которых они некогда любили; некоторые хранили безмолвие, точно оцепенев при виде этой красоты. Скиталец же только раз взглянул на Хатхор, затем опустил глаза на землю и теперь стоял, закрыв лицо руками. Он один из всех старался собраться с мыслями и дать себе отчет в том, что происходило в его душе, остальные же всецело поддались безумию страсти или были поражены, как громом, чудесной красотой этой женщины.
Что же он такое видел? Неужели ту, которую он искал всю свою жизнь, искал на морях и на суше, сам не зная, чего он искал; то, чего жаждал он всю жизнь, и теперь еще томимый голодом по неизвестному, по тому идеалу красоты, которому нет воплощения. Он явился сюда — и неужели, неужели, неужели он нашел наконец удовлетворение всему?
