— Что за чертовщина, Ханс? Причем тут число ястребов?
— Очень даже причем, баас. Тяжесть выбора давила мне на плечи, и я воздел руки к небу, вознося молитву к вашему преподобному отцу, и вот увидел ястребов. Это преподобный отец бааса послал мне ответ: «Если четное число ястребов, Ханс, тогда ступай; если нечетное — оставайся. Но ты, Ханс, сам не считай ястребов, а пусть их сосчитает мой сын, баас Аллан, дабы он не ругал тебя за последствия, утверждая, что ты ошибся при счете». А теперь, баас, с меня довольно — я лучше пойду займусь волами.
От негодования у меня отнялся язык. В своей трусости я прибег к гаданию, взвалив на Ханса выбор, — а этот плутишка, в свою очередь, загадал чет и нечет, да еще меня же заставил подсчитывать! Я так разозлился, что угрожающе поднял ногу, но Ханс вовремя отскочил и не попадался мне на глаза до самого моего возвращения в становище.
— Охо! Охо! — смеялся Зикали. — Охо! — между тем как величавый Иссикор с достоинством и кротким изумлением наблюдал эту сцену.
Затем я повернулся к Зикали и сказал:
— Как я раньше называл тебя мошенником, так и теперь скажу, что ты мошенник, со всеми твоими россказнями. Вот она, твоя летучая мышь, приносящая вести, она все время пряталась под твоей крышей. — И я указал на Иссикора. — Запутали меня, заставили дать обещание отправиться в это дурацкое путешествие, и теперь, так как я не могу отступиться от слова, мне приходится ехать.
— Ты дал слово, Макумазан? — наивно спросил Зикали. Ты говорил со Светом-Во-Мраке по-голландски — так что ни я, ни этот человек не поняли твоих слов. Но по благородству сердца твоего ты нам объяснил их, и мы, конечно, знаем, как это знает каждый, что твое слово значит больше, чем все письменные обязательства всех белых людей, вместе взятых, и что только смерть или болезнь могут теперь удержать тебя от поездки с Иссикором на его родину. Охо-хо. Все идет, как я хотел — по причинам, которыми я не стану докучать тебе, Макумазан.
Тут я понял, что вдвойне одурачен — и Хансом, и старым знахарем. По правде сказать, я совсем позабыл, что Зикали не понимает по-голландски. Но, во всяком случае, карлик знал человеческую натуру и умел читать мысли, так как он продолжал:
— Не кипятись, как прикрытый камнем горшок, Макумазан, из-за того, что немощная твоя нога поскользнулась и ты открыто повторил на одном языке сказанное тайно на другом — и таким образом дал обещание нам обоим. Все равно, Макумазан, обещание ты дал, и твое белое сердце не позволило бы взять его назад — именно потому не позволило бы, что мы не поняли его. Нет, это великое белое сердце поднялось бы и стало бы тебе поперек горла. Итак, вынь горящие головни из-под кипящего котла твоего гнева и отправляйся в путь, как ты обещал. Ты увидишь чудесные вещи, совершишь чудесные подвиги и вырвешь невинность из рук злых богов или людей.
