Правда, мне позвонила из Москвы моя дама и твердо предупредила, что если я не приеду на Новый год в Москву, то могу забыть номер ее телефона.
Но сообщение это не слишком отразилось на моем настроении.
Я спустился в ресторан позавтракать. Оленина во всех видах, рыба муксун, поганая водка тюменского завода.
За соседним столом я увидел знаменитого московского каталу Борю Кулика, я его встретил несколько дней назад, он с тремя подельниками приехал сюда на гастроли почесать в карты доверчивых рыбаков и геологов, получающих в декабре весьма солидные суммы за свой каторжный труд.
Рядом с ним сидел человек в новеньком синем костюме и необмятой рубашке. Он был коротко стрижен, а лицо как бы обожжено северным ветром.
Такого цвета лица бывают у людей, много работающих на воздухе.
Я знал этого человека. По московским делам. В молодости встречал его на танцплощадках, позже в ресторане «Гранд-Отель».
Чаще всего именно там; видимо, Герман (так его звали) любил больше других этот кабак.
— Ты чего задержался, Боря? — спросил я Кулика.
— Да вон Герка вчера откинулся, решил его встретить и вместе ехать в Москву.
Герман молчал, улыбался как-то непонятно и глядел на меня с явным осуждением.
Я доел свою оленину, проглотил местную бурду под названием «черный кофе» и уже собирался уходить, когда Борис спросил меня:
— Слушай, вы до станции на своем автобусе едете?
— Да, у нас аппаратуры навалом.
— Прихватите нас?
— Конечно.
Я был рад этому обстоятельству, потому что Гера по кличке «Шофер» вызывал у меня острое чувство любопытства. Но ни в автобусе, ни в поезде мне так и не удалось разговорить его. Он даже несколько презрительно цедил слова, глядя мне в лицо холодно и равнодушно.
В Москве, когда наш поезд подошел к перрону, он спрыгнул с площадки, притопнул ногой, словно пробуя столичную землю на прочность, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Ну что ж, теперь посмотрим.
Сказал и исчез в вокзальной суете.
Через год он вновь возник в моей жизни. Встретились мы в ресторане ВТО на улице Горького, был когда-то там прекрасный театральный кабачок, горячо любимый всеми московскими людьми, имевшими причастность к литературе и искусству.
В тот день там отмечали юбилей. Чей, точно не помню, но праздновать его собрались все.
«Все» — это было особое московское понятие. «Все» считали себя сливками столичного светского общества.
Туда входили, естественно, дети больших родителей. Некоторые из них нынче с телеэкрана рассказывают о своих папах в передаче «Большие родители». И конечно, модные писатели, познавшие успех кинематографисты, артисты, журналисты-международники и все те, кто был женат на иностранках. По социальным понятиям такой брак позволял занять в московских светских кругах место где-то сразу за дочерьми и сыновьями членов политбюро.
