Не нравились мне они, очень не нравились, просто жутко не нравились! Я же на них не произвела абсолютно никакого впечатления наверное, даже и не заметили меня, всецело занятые янтарем. Чего только не делали, чтобы достать его, вымокли все как цуцики, а ведь на дворе стоял март. В марте на Балтике вообще-то не принято плескаться в море.
Все-таки неудобно торчать у людей над душой, какие-то остатки совести во мне еще сохранились. И я возобновила свои прогулки вдоль черного вала, правда особенно не удаляясь.
Проклятые конкуренты, похоже, немного опомнились, потому что один из них бросился через дюны, а второй, на мое несчастье, остался маячить над ямой, алчно всматриваясь в ее глубины и время от времени пытаясь ухватить янтарную глыбу. Ну вылитый кот, шваркающий лапой в аквариуме. Боюсь, никогда в жизни ни к кому я не испытывала таких недобрых чувств, как к этим проклятым геологам.
Первый прилетел как на крыльях. Приволок с собой дырявое ведерко на веревочке и огромный половник — такого размера разливательные ложки довелось узреть лишь четверть века спустя в Лондоне, в сокровищнице английской Короны. Правда, лондонские половники были из чистого золота, но в тот момент материал не играл роли. Впрочем, если бы мне представился выбор, думаю, выбрала бы железный, золотые небось жутко тяжелые. Да и что такое золото в сравнении с этим медово-желтым чудом?
И осталась бы в дураках, выбрав железный, он явно не годился для ловли янтаря. Геологи, как ни бились, черпали только воду, янтарь увертывался. Тогда эти олухи схватились за ведерко, дырявое, а потому тоже орудие неподходящее. В конце концов один не выдержал, отчаянно махнул рукой, разулся, разделся до исподнего и шагнул в яму. Вода оказалась ему по шею. Заткнув ладонью дырку в ведре, он захватил им крутящийся в яме мусор и выбросил его на песок. А вместе с мусором и желанную добычу.
Эти лоботрясы так радовались своему счастью, что позабыли обо всем на свете. Тот, что залезал в воду, в упоении никак не мог оторваться от созерцания сокровища, лишь холод заставил его опомниться. Лязгая зубами, он схватил в охапку свою одежку и сапоги, и оба поспешили в лагерь, неимоверно счастливые, оставив на берегу женщину, по самую макушку переполненную горечью и завистью, неимоверно несчастную и немного поумневшую.
Домой я вернулась в сумерках и пожаловалась своему любимому. Ожидала сочувствия, но он безжалостно заявил:
— Надо было самой сразу же вытащить из ямы мусор, а не ждать, когда это сделает чужой дядя.
