— У меня неприятности.
Спокойно, только спокойно.
Фриско, почувствовав себя виноватой, смягчила тон, стараясь, чтобы слова ее прозвучали участливо.
— И какие у тебя неприятности, папа?
— Из-за денег. Но я не могу об этом по телефону, — сказал он. — Что если после работы я приглашу тебя поужинать? — И, желая сделать свое предложение более заманчивым, прибавил: — Я заказал бы столик у Букбиндера, а?
С тех пор как отец впервые сводил ее в ресторан Букбиндера — а Фриско было тогда четыре года, — она обожала бывать там. Даже и теперь, двадцать восемь лет спустя, она не могла отказаться, если речь заходила о морских деликатесах.
— Хорошо, папа, — сказала она, подавляя горестный вздох.
— Во сколько?
— Ну, в шесть, скажем, шесть тридцать…
— Значит, в шесть, детка. До встречи. — В его голосе явственно звучало облегчение. — И спасибо тебе.
Опять не слава Богу…
Оторвав взгляд от ни в чем не повинного телефона, Фриско откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.
Головная боль уже не давала передышки, она пульсировала в висках и возле скул, ныла даже верхняя челюсть.
Если ты единственный ребенок в семье, так сказать, обожаемое чадо, то в атом есть свои плюсы и свои минусы. Когда же ребенок вырастает и превращается в энергичного и достаточно удачливого специалиста, то минусы начинают превалировать.
Фриско чувствовала себя очень уставшей, и с каждым уходящим днем жизни требовалось затрачивать все больше сил, чтобы на службе и вне ее оставаться на гребне волны.
Когда ее жизнь начала давать сбои?
Потягивая тепловатый кофе, она призадумалась. Да, ее жизнь подчас бывала интересной, увлекательной, но и только. А в последнее время Фриско все более и более чувствовала горечь, заходила ли речь о ее карьере или о частной жизни.
Раньше судьба хоть бросала вызов, заставляла самоутверждаться, а теперь сплошная тягомотина изо дня в день. Ничего яркого, поднимающего над буднями. Счастье, наслаждение… А что это такое?
Да и кто вообще говорил, будто феминизм освобождает?
Эх, повстречать бы эту самую бабу или этих баб, что заварили кашу со своим феминизмом. Уж она бы задала им парочку давно вызревших и, как считала Фриско, вполне корректных вопросов! И прежде всего спросила бы напрямую: «Вы что, совсем спятили?!»
Голосовать наравне с мужчинами, считать себя во всем равными сильному полу — конечно же, это прекрасно. Только вот так ли уж прекрасны результаты?
Однако Фриско не всегда была столь же решительно настроена по отношению к сторонницам женского равноправия.
