Ну, а дальше все ясно. Какая женщина устоит перед щедростью?!
У него получалось быть циником даже наедине с собой, и план обольщения казался вполне жизнеспособным.
Пока он не увидел, как ее пальцы внимательно и печально перебирают купюры. Пока не услышал, как беззащитно дрожит ее голос.
И в этот момент он понял, что нет никаких родственников, от которых ей надо прятаться, нет любовника, который ее «достал», нет никого и ничего, чтобы ей было дорого. Только ее собственная жизнь — одинокая, трудная жизнь за рулем Шушика.
Ему представилось, как вечерами она сидит в маленькой комнате — в своем единственном платье, поджав по-турецки ноги, — пьет чай, листает Булгакова и старается не смотреть с ненавистью на телефон, который все молчит и молчит.
— Жень, засунь, пожалуйста, свои рубли в… обратно, — произнес Илья и вдруг решительно затормозил, сворачивая к обочине.
Женька быстро убрала драгоценную коробку в бардачок.
— Мы возвращаемся? — взглянула она на него с облегчением.
— Нет.
Илья отпустил руль и, чинно сложив руки на коленях, посмотрел на нее в упор.
Неведомая, могучая волна ворочала сердце туда-сюда, распирала изнутри, и невозможно было это выносить, невозможно.
— Я куплю тебе все, что нужно, — проговорил он и не узнал свой голос в этот момент, — считай, что в порыве филантропии. И больше мы это обсуждать не будем.
Кажется, он хотел сказать не совсем это.
То есть, совсем не это.
Но жалость, обрушившаяся Ниагарским водопадом на душу, забурлила, замутила разум. Жалость, господи, которую он не признавал никогда и не испытывал, все с тем же привычным цинизмом считая, что жалеть — недостойно.
Недостойно кого или чего?
Ему хотелось коснуться ее волос, прижаться к ней, разгладить губами печальный изгиб ее рта и эти внезапные горькие морщинки на лбу.
План обольщения мог бы сработать еще быстрей. Все получилось бы проще.
Только не было уже никакого плана, не было предвкушения и яростной атаки, готовой каждую секунду выплеснуться на золотистую кожу, на запах тонкого сильного тела, на сияние изумрудного взгляда. Еще минуту назад Илья едва сдерживался, удивляясь собственному нетерпению и подростковому азарту, пульсирующему в каждой клетке.
Он выдохся, словно воздушный шарик. Опустошенный и растерянный, он глядел на нее и жалел ее, и мысленно утешал, почему-то уверенный, что утешения вслух она не примет.
Жалеть — недостойно, вот почему.
Еще одно заблуждение человечества или как?
— Если хочешь, садись пока за руль, — вдруг сказал Илья, — здесь ты справишься и одной ногой.
