— Почему вы не можете быть евреями? Потому, — объясняет председатель Мандатной комиссии, причмокивая мокрыми губами, — что евреи могут быть такими и могут быть сякими. Но прежде всего они должны быть людьми.
— Будьте любезны указать нам, — просят бульбы через моего сына-переводчика, — где это сказано, и в какой книге, что евреи обязаны быть людьми. Назовите авторитетный источник, приведите цитату.
На этом месте подходит заместитель Председателя и извиняется перед председателем комиссии. Заместитель Председателя принадлежит к типу ученых мужей, которые получают высокие степени и награды.
— Вы меня простите, — вступает он, — но вы выражаетесь не совсем ясно. На самом деле все просто. — Он поворачивается к бульбам. — Тот не может быть евреем, кто не рожден еврейской матерью. Это самое древнее, самое фундаментальное определение еврея.
—А с чего это вы взяли,—интересуются бульбы, — будто мы рождены не еврейскими матерями? Мы привезли с собой свидетельства о рождении.
Тут начинается бардак. Компания делегатов в хаки орет и топает ногами. Другая компания, пейсатых и в меховых шапках, плюется и визжит, что все это мерзость. Везде кипят споры. Спорят здесь, спорят там, спорят по двое, по трое, по двадцать пять, спорят о биологии и об истории.
Мой сосед, с которым я не перебросился и словом, поворачивается ко мне и тычет мне пальцем в грудь:
—Если вы займете эту позицию, то каким образом согласуете вы ее с известным решением, взять хотя бы для примера…
А бронштейнисты-троцкисты завладели микрофоном и пытаются провести свою резолюцию по Уганде и Родезии.
Наконец восстанавливается подобие порядка, и кто-то предлагает аккредитацию бульб решить всеобщим голосованием. “Аккредитацию как кого? — интересуются из зала, — как делегатов или как евреев? Их приняли как делегатов, а кто мы такие, чтобы судить о евреях?”
“Я принимаю их как евреев в религиозном отношении, — раздается голос, — но не в биологическом”. “Это что еще за биологическое отношение, — кричит делегат с другого конца зала, — вы имеете в виду не биологию, вы имеете в виду расу, вы расист!”
Ясно: сколько делегатов, столько и мнений. А председатель, там, наверху, стоит и не знает, как поступить.
Вдруг один из бульб забирается на платформу, берет маленьким щупальцем микрофон и шепчет в него:
— Модэ ани л'фонэха.
Сам по себе перевод этой строки ничего особенного не означает: “Вот стою я перед Тобой”. Но какой еврей не будет ею тронут? “Модэ ани л'фонэха”, — в молитве обращается еврей к Богу, благословенно Имя Его. И это мы слышим сейчас в зале.
