Старика, как я потом узнал, звали Манито-о-гизик, а его сына – Киш-кау-ко. Позднее, возвратившись с реки Ред-Ривер, я побывал в Детройте, когда Киш-кау-ко сидел там в тюрьме. Поехал я также и в Кентукки, где узнал некоторые подробности похищения, ранее мне неизвестные. Оказалось, что у Манито-о-гизика незадолго до того умер младший сын, и жена заявила, что не переживет утраты, если ей не возвратят ребенка. Это означало, что ей должны привести пленника, которого она могла бы усыновить взамен погибшего, и только с этой целью Манито-о-гизик с сыном и двумя другими индейцами из его группы, жившей у озера Гурон, отправился на восток. У верхней части озера Эри к ним присоединились еще трое молодых людей (родичей Манито-о-гизика), и теперь они уже всемером двинулись к поселениям на берегу Огайо. Ночью накануне похищения они достигли устья Биг-Майами, переправились через Огайо и притаились поблизости от нашего дома. Но уже рано поутру старому Манито-о-гизику с трудом удавалось сдерживать горячность своих юных спутников. Не видя возможности выкрасть мальчика, они потеряли терпение и хотели обстрелять людей, сеявших кукурузу. Должно быть, наступил уже полдень, когда индейцы увидели, как я вышел из дома и направился к ореховому дереву, стоявшему, как видно, совсем рядом с тем местом, где они притаились. Через несколько минут после того, как я улизнул из дома, отец, вернувшись с поля, обнаружил мое исчезновение. Мачеха же еще не успела заметить, что я вышел. Старший брат тотчас кинулся к ореховому дереву, зная, как я любил туда ходить, и, увидев на земле орехи, выброшенные индейцем из моей шляпы, сразу понял, что меня похитили. Тотчас начали поиски, оказавшиеся безуспешными. Позднее мне рассказали, что отец сильно горевал, когда выяснилось, что меня увели индейцы.
Не помню ничего, что случилось вслед за тем, как индейцы схватили меня. Увидев, что два индейца крепко держат меня за запястья, я на долгое время потерял представление о том, что делалось вокруг. [Вероятно, я упал в обморок, потому что не закричал. Наконец я очнулся под высоким деревом. Старика не было. Я находился между молодым человеком и другим индийцем, широкоплечим и малорослым. Вероятно, я его чем-нибудь да рассердил, потому что он потащил меня в сторону, схватил свой томагаук (дубину) и знаками велел мне глядеть вверх. Я понял, что он мне приказывал в последний раз взглянуть на небо, потому что готовился меня убить. Я повиновался; но молодой индиец, похитивший меня, удержал удар, взнесенный над моей головой. Оба заспорили с живостию. Покровитель мой закричал. Несколько голосов ему отвечало. Старик и четыре другие индийца прибежали поспешно.]
