Нелепо, до чего же нелепо. Угодить под стрелу, сорваться со скалы и попасть под сапоги разъяренных своей ошибкой наемников – наемников, которые и охотились-то вовсе не на него… но прикончить они его все равно прикончат – то ли со злости, то ли просто для того, чтобы не оставлять живого свидетеля… и не оставят… потому что никакая живучесть Эннеари сейчас не выручит… ведь ему не хватило минуты, всего лишь минуты… меньше даже, чем минуты… и он не успевал – теперь уже в самый последний раз.
Когда град пинков внезапно прекратился, а ругань сменилась воплями ужаса, Эннеари уже не мог подняться, не мог открыть глаза. Ему казалось, что он не здесь, а где-то далеко – и оттуда, издалека, он скорее угадал отрешенно, чем услышал тяжкое содрогание, подобное исполинскому смеху – Хохочущий Перевал недаром так назывался. А следом за содроганием пришел белый гром, накрыв собою всю седловину перевала. Он поглотил и тропу, и валун, и предсмертные крики убийц – поглотил, навалился, сдавил обессиленное тело Эннеари и поволок за собой.
Какой эльф, если он в полном уме и сознании, под камнепад полезет!
Следом за этой гаснущей мыслью пришла другая, совсем уже неотчетливая, как последние отголоски дальнего эха.
Я не успел.
Если глядеть только на клинки, взлетающие навстречу небесной синеве и солнечному сиянию, легко можно было представить себе, что это сказочный великан жонглирует двумя кинжалами. Однако клинки были не кинжалами, а двуручными мечами, и в полет их посылал отнюдь не великан.
Бывший – давно, очень давно, десять уже лет, как бывший! – канцлер Селти проделывал это упражнение каждодневно. Не для того даже, чтобы не размякнуть – хотя и опуститься, утратить былую силу и сноровку… о таком он не мог и помыслить. Вообразить свое тело обрюзглым, согбенным, с обвисшими мускулами… о нет! И все же Селти жонглировал мечами не ради того, чтобы не утратить формы. Просто ему нравилось это занятие. Ему нравилось раз за разом покорять тяжкое могущество стали. Даже и одним двуручным мечом швыряться – всякий ли сможет? А он, Селти, заставляет летать два меча. Это повинуясь велению его руки и ничьей иной клинки летят вверх и вновь послушно подставляют рукояти своему господину. Это он, Селти, способен принудить их к послушанию. Это его сила смиряет упрямую тяжесть и посылает мечи в полет наперекор их природе.
Никто больше так не может. Никто. Во всем Найлиссе… и не только в Найлиссе.
Вверх, снова вверх… а потом – в горло воображаемого врага, и от плеча наискось, до пояса… полет – и падение… сладостный всхлип вспоротого воздуха, сияющая дуга замаха… и снова тяжкий, раздирающий естество полет.
