— Выхода у них другого нет, — хмуро сообщил Лейр, постукивая по столу игральной фишкой. — Особенно теперь.
Прав был Лейр: только одно и оставалось бандитам — лютовать, зверствовать, запугивать. Ибо уйти им было некуда. Война давно уже перекатилась через Порубежье — и с каждым днем все сильней отдалялась, а не приближалась. Конечно, в банде немало подобралось самого разного охвостья — как говорится, на всяк образец. А вот заправляли бандой бывшие офицеры противника. Поначалу-то им было полное раздолье… но теперь, когда армия отступила, они оказались зажаты на вражеской территории. Будь они посмышленей, не прельщались бы легкой добычей, а прихватили что поценней да полегче и драпанули, пока не поздно. Слишком легко плыла им в руки пожива, слишком весело было куражиться над беззащитными… слишком поздно опьяневшие от безнаказанности бандиты поняли, что уходить им уже некуда. Что придется им вековать свой век в Порубежье. Всякого шороха сторожиться, любой неизвестности опасаться. Нет уж, чем жить с опаской, пусть уж лучше от тебя за милю шарахаются. Чтобы никто не то чтобы тронуть — помыслить о том не смел. Любая сила вдесятеро сильней становится, когда ей страх дорожку расчищает. Налететь, затравить, запугать — да так, чтоб люди и дохнуть без спросу боялись. На колени поставить и самих себя жрать заставить. А для этого мирных поселян резать никак не довольно. Безоружный — он безоружный и есть. Хоть ты его в клочья накромсай, а другой такой же безоружный беспременно подумает: дескать, будь я при оружии, нипочем бы… нет, мало для настоящего-то ужаса овечек душить — не ровен час, овчарками себя возомнят. Чтобы должный страх навести, нападать надо в первую голову не на беззащитных, а на вооруженных. Смять, в прах столочь, в пыль стоптать непокорную заставу. Да так, чтоб и помину ее на земле не осталось. Чтоб каждый сидел в своем дому и трясся, и приговаривал про себя: уж если они настоящих воинов, да при оружии, таково разделали, что ж они со мной, бедняжечкой, утворить могут? Тогда и только тогда банда сможет утвердиться в Порубежье. А до той поры здешним жителем остается хоть самая малая надежда.
— Какая там надежда, — болезненно скривился Лейр. — О чем речь, когда руки у меня повязаны, и все из-за Ветта треклятого! Совсем бандиты обнаглели — в лесу, как в свей постельке, расположились. Им что — они и сами обуты, и лошади у них подкованы, и ловушки они наперечет знают. Может, сами их и ставили перед нашим наступлением, А у меня только и есть, что горсточка калек босоногих да я сам. Где уж тут в лес соваться. Все, что я могу, — сдерживать банду, из лесу не пускать… и тоже не очень. Сколько на заставе народу, а сколько у них — вот и сочти. Не могу же я метаться вдоль леса, как пьяный заяц. Приходится упреждать, на догадку полагаться. Когда верно догадаюсь, куда их понесет, а когда и нет. А что хуже всего — они-то наперед знают, где мы их ловить станем. У них свои люди по деревням есть. Тоже дело понятное — у кого жена, у кого дети, у кого мать старуха… только припугни, все как на духу выложат. Прознать, кто же это бандитам весточки передает — долго и мешкотно. Да и не скажут нам. И не только от страха. Чужаки мы здесь покуда. Надеяться на нас — это пожалуйста, а вот помочь… Ладно, дело прошлое. Теперь у нас совсем другая музыка пойдет.
