А потому позднее, в тот же день, когда все были на улице, занимаясь новыми лошадьми, Шелби ускользнула. На всякий случай, если кто-нибудь вдруг спросит, она упомянула Лусиусу, что только вымоет посуду, оставшуюся после завтрака, и тут же вернется.
Подходя к дому, она вдруг вспомнила о мистере Мэнипенни. Он сидел в своем любимом плетеном кресле на веранде, снова читая Троллопа, на этот раз «Phineas Redux». При свете солнца было заметно, как он похудел и побледнел, но улыбка, которой он ее приветствовал, была довольно бодрой.
— Мистер Мэнипенни, можно у вас кое-что спросить? — беспечно заговорила Шелби, поднимаясь на крыльцо.
— Конечно.
— Вы помните, о чем вы говорили мне во время болезни?
— Леди не пристало напоминать джентльмену о подобных минутах, — возразил он с шутливой торжественностью, с озорными искорками в глазах. — Тем не менее, если вы имеете в виду мою настоятельную просьбу, чтобы вы называли меня «Перси», то мой ответ будет положительным.
Шелби захотелось обнять его за шею и поцеловать в лысую макушку, но она воздержалась и только широко улыбнулась. Потом засмеялась:
— Джеф просто из себя выходит всякий раз, когда я при нем произношу «Перси».
— Не сомневаюсь. Хотелось бы мне самому насладиться этим зрелищем. Прошу вас, обратитесь ко мне так в его присутствии.
Шелби со смехом согласилась, потом заметила, что ей нужно кое-что прибрать в доме. Она совсем не умела лгать, и не успела она это выговорить, как краска бросилась ей в лицо, и ей оставалось только надеяться, что Мэнипенни ничего не заметил.
«Я преступница», — с ужасом думала она. Сердце ее отчаянно колотилось, когда она пробиралась по коридору в комнату Джеффри, с нелепой метелочкой для пыли в руках. Дверь была приоткрыта. Шелби вошла, почти теряя сознание от страха, вдыхая волнующий, влекущий аромат Джефа. Легкий, еле слышный, он оставался на каждой вещи, которой касался Джеф; он все еще исходил от подушки в ее комнате. «Подушки Джефа», — прошептала она и удивилась мгновенной, головокружительной вспышке страсти. Что угодно, лишь бы не чувствовать этого отвращения к самой себе, которое подкатывало ей к горлу.
Она впервые в жизни совершала такое. Шелби всегда была до глупости правдива.
Она с любовным восхищением оглядела комнату. Одеяло на кровати у Джефа было расправлено и чуть отогнуто, так что виднелись две белоснежные подушки. Изящные, с рукоятками из слоновой кости, туалетные принадлежности были тщательно разложены на комоде: щетка для волос и расческа, маленькое зеркальце и бритва. Рядом стояла баночка с квасцами для ополаскивания после бритья и синяя с белым кружка с обмылочком. Шелби подняла чашку и принюхавшись, ощутила характерный для Джефа запах: в нем был и аромат душистого мужского мыла от Трампера, и солнце Вайоминга, и горный ветер, и еще что-то с легкой, едва уловимой примесью лошадиного пота и дыма. Смесь этих запахов была восхитительна.
