— Чем тебя угостить? — радушно спрашивает хозяин, подходя к столу, заставленному бутылками и бокалами.
— Ничем. Я уже пил.
— Тогда выпьем по чашке кофе. Немножко остыл, но я всегда такой пью.
Младенов приносит два стакана, ради приличия проверяет на свет, насколько они чисты, и наливает из большого кофейника жидкость, напоминающую чай.
Кофе не только остыл, но, если судить по вкусу, датирован вчерашним числом. Оставив стакан на камине, я закуриваю и удобно усаживаюсь в кресле. Младенов придвигает стул и тоже садится.
— Ты явился как нельзя более кстати, мой мальчик. Нам с тобой придется изрядно потрудиться, — в третий раз сегодня доверительно говорит старик.
Хотя про себя я всегда называю его «стариком», Младенов в свои шестьдесят лет выглядит довольно бодрым. Он, правда, немного сутулится и костист, но костист скорее как крепкий орех.
— Раз предстоит, будем трудиться, — успокаиваю я его. — А как с моим назначением?
— Все в порядке. Не сразу далось, но все же уладил. Поначалу ершились, особенно Кралев: не знаю, слышь, что он за птица, да и больно мне нужен этот еж в штанах. Вся Болгария его знает, говорю, разве что кроме вас. Вы тоже знаете не хуже других, только прикидываетесь… Именно такой человек и нужен нам! Уломал-таки под конец.
Опершись на кресло, Младенов наклоняется ко мне:
— А знаешь, почему они заартачились? Потому что ты мой человек, вот в чем суть.
— Может, не только в этом. Тони не отставал от меня до самого вечера.
— Тони? Глупости! — презрительно морщится Младенов. — Не обращай внимания на этого пьяницу, он не опасен. И Милко не опасен. Ворон и Уж — тоже мелюзга, холуи и телохранители; кто им платит, тому они и служат. Все зло от этих двоих — от Димова и Кралева.
Старик умолкает, задумчиво уставивишись в мутное зеркало над камином. Потом произносит с пафосом:
— Подумать только, в чьих руках наши национальные идеалы!..
Младенов политикан старой школы. Он не может решать свои личные дела, не приплетя к ним национальные идеалы.
— Ты один тут живешь? — спрашиваю я, чтоб вернуть своего друга к действительности.
— Да, я снимаю этот апартамент, хотя он и великоват для меня и за наем дерут безбожно… Охотно взял бы тебя к себе, и расходы делили бы пополам, но не разрешают… — Он снова наклоняется ко мне и шепчет: — От тебя мне нечего таить, но у меня, видишь ли, бывают люди, которых не устраивают посторонние свидетели. Вот и приходится жить одному.
— Тебе лучше знать. От меня, бай Марин, все равно толку никакого. Ломаного гроша в кармане нет.
