— Чего это они? — удивился Мишка. — Эй, мужики! Пивка плесните!
— Они мало сказать недостойны, — сказал другой нервный.
— Если чего они и достойны… — сказала другая невзрачная.
— Если и достойны, то осуждения и… — сказал другой, вперяя в нас вытаращенные глаза, эти два протухший желтка.
Поднялся Арсентьев, быстрым зябким движением переломил пальцы, остановил говоривших движением руки. Он был в костюме и галстуке, хотя на улице стояла жара. На лацкане подмигивал значок с веточкой.
— Дошли слухи, — сказал он и мягко улыбнулся, — но я как-то не верю.
— Конечно! — Это Коля Васин не выдержал. — Вы что! же! — крикнул он нам. — Ведь не правда, что вы не достойны!
— А в чем дело? — спросил я.
— В том, — быстро ответил Арсентьев, — что разговоры, исходящие от «Санкт-Петербурга» и ему подобных, — это кинжальный удар в спину Клуба, нашей организации. И именно в тот момент, когда решается его судьба, когда сделано так много. Возможна и критика, но предательство есть предательство. А с предателями…
— Да скажи, что не так! — Васин чуть не плакал. Все лица пивного «Медведя» обратились к нам.
Я начинал злиться, а Мишка пихал острым локтевым суставом меня в бок, приговаривая:
— Ну скажи. Дай им, дай.
Я сказал, я дал им: повторил все, о чем болтали на рок-н-ролльных углах.
— Ясно. — У Арсентьева еще больше побледнело лицо. — Ясно, ясно. — Он помолчал, еще больше переломил пальцы и продолжил: — Предлагаю группу «Санкт-Петербург» исключить из Клуба.
Все в пивном «Медведе» замерли.
— И не просто исключить, — голос Арсентьева стал крепче, а по щекам поднялось зарево румянца, — а исключить и добиться его полного бойкота! Его полной изоляции! — голос накалялся и переходил в крик: — Мы не позволим! Никогда мы не позволим предателям разрушить здание долгожданного…
Он кричал, и крик его завораживал, и я уже жалел, что связался с обладателем такого значка и такого крика.
Я был убит. Но вдруг Мишка, разрушая истерическую пивную тишину, засмеялся:
— Да ну их к хренам, юродивых. Кто они и кто мы, вспомни! Валим-ка из этого вонючего подземелья!
Через день мы с Мишкой укатили на Ярославщину валять дурака, и валяли дурака там до осени, а осенью ходили, как кайфовалыцики, на трехрублевые «сейшены» Арсентьева, а после узнали, что Арсентьев арестован.
Каждый из нас получил по повестке на улицу Каляева. Там, в следственном отделе, мы сидели в долгом коридоре, поджидая свою очередь, и лично я был не рад, что оказался прав, я с тоской вспоминал ночные концерты, понимая, что не смогу теперь верить всякому, кто придет с предложением о легальности, понимая, впрочем, что таких предложений в ближайшее время не последует.
