Когда Сюзан остановилась перед узкой дверью, Кайла внезапно испугалась, словно отец был жив, находился сейчас в этой комнате и собирался впервые встретиться с ней. Конечно же, его здесь не было, а был лишь его портрет, висящий на прочном шнуре на стене. Кайла медленно приближалась к портрету, вглядываясь в черты человека, который смотрел на нее с еле заметной грустной улыбкой. Ее поразили глаза отца — казалось, они следили за ней. Но больше всего поразил Кайлу их необычный цвет. Они были голубовато-зелеными. Странно увидеть свои собственные глаза на лице незнакомого мужчины. Кайла остановилась, подняла вверх дрожащую руку и, чуть помешкав, дотронулась до холста.
Очень глупо. Холст был холодный, хотя изображенный на нем человек смотрелся как живой и, казалось, в любой момент мог заговорить. Что бы он сказал ей, если бы она пришла к нему, когда он был жив? Признал бы ее? Стал бы плакать? Раскрыл бы ей объятия или повел себя так, как его вторая жена и дальний родственник, то есть решительно и хладнокровно отверг бы ее?
Ей хотелось продолжать ненавидеть отца. Так было легче. Однако в его лице было столько печали и затаенной боли, что у Кайлы не нашлось сил и дальше пестовать свою ненависть. Даже несмотря на ту боль, что он причинил ее матери.
— Портрет написан очень давно, — негромко пояснила Сюзан. — Когда герцог умирал, он выглядел совсем иначе, потому что тяжело болел. Он умер в своем городском доме, и мы его не видели с лета.
— Он умер, кажется, зимой.
— Да, мисс. В канун Рождества. Я слышала, что в тот год из-за его смерти никто в доме не получил подарков. Правда, в последнюю минуту старик Рид вспомнил, что коробки с подарками не были розданы, срочно позвал людей на кухню и наскоро их одарил. Моя кузина Бекки работает в городе, от нее я и узнала об этом. Она горничная и рассказывает мне много интересного, когда приезжает в отпуск. Ой, мисс, да вы не хотите об этом слышать.
— Нет, Сюзан, мне было интересно это узнать. — Кайла отвернулась от портрета, но он все стоял перед ее мысленным взором: знакомые глаза и печальное лицо словно напоминали ей о потере. И эта потеря измерялась не просто утратой денег, или прав, или еще чего-то материального. Ее лишили отца и сестер. И уже слишком поздно, чтобы как-то исправить положение. Теперь, даже если ей удастся выбраться в Лондон, весьма сомнительно, чтобы ее иск рассматривался всерьез. Скорее всего он вызовет у судьи лишь презрительный смех.
