Приятно также быть человеком, который учит такого мальчика. Большая честь подготовить такого мальчика к Бар-Мицва и приветствовать его в качестве еврейского мужчины. Он торжественно повернулся ко мне. — У меня есть такой мальчик. — Он снова повернулся к собравшимся и продолжил речь.
Я старался не подавать виду. Старый лицемер! Он орал на меня все время, пока давал уроки. Я ни на что не годен, никогда из меня ничего не выйдет, я никогда не смогу пройти Бар-Мицва, потому что я слишком туп.
Я глянул мельком на лицо сестры, смотревшей на него. На лице у нее было напряженное, увлеченное выражение. Она вдруг улыбнулась мне, в глазах у нее засветилась гордость, и я улыбнулся ей в ответ.
Голос почтеннейшего Херцога стал затихать, и он повернулся ко мне. Я медленно подошел к центру платформы и положил руки на Тору. В волнении я прочистил горло. Я видел, что мать с отцом выжидательно улыбаются мне. На мгновенье я все забыл, и меня охватила паника. Я забыл сложный ритуал, на запоминание которого ушло столько месяцев.
Я услышал, как почтенный Херцог зашептал мне на ухо: «Бороху эсс...»
Я с благодарностью подхватил подсказку: «Бороху эсс Адонай...» Теперь я уже пришел в себя, и остальные слова вспоминались легко. Мама с гордостью улыбалась стоявшим вокруг нее людям.
Я почувствовал торжественность молитвы. Пожалел, что недостаточно внимательно вникал в смысл слов, которые я так лихо произносил на иврите.
Я с трудом вспомнил, что прошу божьей помощи в том, чтобы стать достойным мужчиной, чтобы вести праведную еврейскую жизнь. Меня охватило глубокое чувство ответственности. То ты был мальчик, и вот уже мужчина. Клянусь перед лицом родственников и друзей, что я всегда буду исполнять долг правоверного еврея.
Я никогда не задумывался об этом раньше. В глубине души я знал, что не хочу быть евреем. Я вспомнил первый раз, когда подумал об этом. Это было тогда, когда Пол и его братишка Эдди столкнули меня в котлован на углу улиц Кларендон и Трои, день, когда я нашел Рекси. Котлован теперь засыпан, и на этом месте настроили домов, но я никогда не забываю об этом, проходя мимо. Я помню, как на следующий день спросил маму, нельзя ли нам быть кем-нибудь другим, а не евреями. Теперь уже неважно, что она ответила тогда. Сейчас же я посвящал себя в евреи. Последние слова молитвы сорвались с моих губ, и глядя вниз на собравшихся, я почувствовал прилив гордости. Мама плакала, а отец сморкался в большой белый платок. Я улыбнулся им.
