Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда щегольской гроб опустился в зияющую рану земли. Кожа у Уиллы была смугло-золотистая — спасибо индейской крови матери да еще жаркому монтанскому солнцу. Черные волосы, заплетенные в небрежную косичку, такие же черные глаза, неотрывно смотревшие на деревянный ящик, где лежало тело ее отца. Уилла не надела шляпы, и солнце вспыхивало в ее глазах огненными искорками. Плакать Уилла себе не разрешила.
Гордое лицо с высокими скулами, чуть вытянутый разрез глаз, обрамленных густыми ресницами. Нос с горбинкой — в восьмилетнем возрасте Уилла сломала его, когда упала с мустанга. Горбинка девушку не смущала — наоборот, Уилла считала, что это придает ее лицу волевое выражение.
Для Уиллы Мэрси воля значила куда больше, чем красота. Девушка знала, что мужчины красоту не уважают. Пользоваться пользуются, но не уважают.
Уилла стояла на ветру, непокорные пряди бились у ее лица. Невысокая, жилистая, стройная, в мешковатом черном платье и дорогих черных же туфлях на высоченном каблуке — сегодня утром туфли впервые покинули коробку. Девушка двадцати четырех лет, сосредоточенно думающая о ранчо, с сердцем, в котором угнездилось жгучее, испепеляющее горе.
Да, она любила Джека Мэрси. Любила, несмотря ни на что. Двум чужачкам, в чьих жилах тоже текла его кровь, Уилла не сказала ни слова. Зачем они приехали? Поглазеть, как хоронят их отца?
На один миг, всего на один миг, взгляд Уиллы переместился на могилу Мэри Вулфчайлд Мэрси. Уилла не помнила матери. На могиле пышно цвели дикие цветы, похожие на груду самоцветов, вспыхивающих под осенним солнцем. Это Адам цветы посадил, подумала Уилла и взглянула на своего единоутробного брата. Вот кому не нужно объяснять, почему она не плачет. Слезы не на лице, слезы в сердце.
Адам взял ее за руку, и Уилла крепко стиснула ему пальцы. Он и есть теперь вся ее семья, больше у нее никого нет.
— Он жил так, как ему нравилось, — прошептал Адам. Голос у него был тихий, спокойный. Если бы не чужие вокруг,
Уилла ткнулась бы головой ему в плечо, и тогда, может, ей стало бы немного легче.
— Да. И жизнь его прожита.
Адам оглянулся на двух других дочерей Джека и подумал: что-то кончилось, а что-то начинается.
— Тебе бы поговорить с ними.
— Они спят в моем доме, едят мою еду, этого вполне достаточно, — отрезала она, по-прежнему глядя на могилу отца.
— Они твои сестры, одна кровь.
— Нет, Адам, это у нас с тобой одна кровь. А они мне никто. Уилла отвернулась от него. Пора было выслушивать соболезнования.
