— Это неправда! Это неправда!
На второй станции после французской границы поезд остановился; дальше он не шел Дрожа от бешенства, Кристоф вышел из вагона, требовал другого поезда, наталкиваясь на безразличие полусонных железнодорожных служащих. Что бы он ни предпринял, он все равно приехал бы слишком поздно. Слишком поздно для Оливье. Он не успел бы даже встретиться с Мануссой. Его арестовали бы раньше. Что делать? Чего хотеть? Ехать дальше? Вернуться? К чему? К чему?.. Не сознаться ли во всем проходящему мимо жандарму? — подумал он. Смутный инстинкт любви к жизни удержал его от этого, побудил его вернуться в Швейцарию. Ни один поезд не отходил ни в ту, ни в другую сторону раньше чем через два-три часа. Кристоф посидел в зале ожидания, но ему там было невмоготу, и он, выйдя из вокзала, пустился наугад, в ночную тьму. Он очутился в пустынном пространстве — кругом луга, кое-где прорезанные маленькими рощами, предвестницами леса. Он вошел в лес. Не успев сделать несколько шагов, он повалился на землю, крикнул:
— Оливье!
Лег поперек дороги и зарыдал.
Много времени спустя свисток поезда заставил его подняться. Он решил вернуться на вокзал, но заблудился. Он прошагал всю ночь напролет. Не все ли равно, здесь быть или там? Шагать, чтобы не думать, шагать до тех пор, пока совсем не перестанешь думать, пока не упадешь замертво. Ах, если бы умереть!..
На заре он очутился во французской деревне, очень далеко от границы. Всю ночь он отдалялся от нее. Он зашел в трактир, с жадностью поел, снова пустился в путь, шагая все дальше и дальше. Днем он свалился на лугу и проспал до вечера. Когда проснулся, уже стемнело. Ярость его улеглась. Осталась одна только боль, невыносимая, удушающая. Он дотащился до фермы, попросил хлеба, вязанку соломы для ночлега. Фермер поглядел на него в упор, отрезал ему ломоть хлеба, проводил в хлев и запер. Лежа на соломе подле сладко пахнувших коров, Кристоф с жадностью уплетал свой ломоть. По лицу его ручьями текли слезы. Голод его и скорбь не могли утихнуть. Хорошо еще, что в эту ночь сон на несколько часов избавил его от страданий. На следующий день он проснулся от скрипа открывающейся двери. Он продолжал лежать не шевелясь. Ему не хотелось снова возвращаться к жизни. Фермер остановился перед ним и посмотрел на него пристально; затем перевел взгляд на какую-то бумагу, которую держал в руках. Наконец шагнул к Кристофу и сунул ему под нос газету. На первой странице — его портрет.
