Сергей молчал, все больше понимая, что мать не оценила его успеха. Мало того, он ей просто не по душе, и, того гляди, она попытается запретить заниматься планеризмом.
– Мы много думали с Григорием Михайловичем о твоем будущем. И хотим помочь тебе в выборе профессии.
– Но, мама, я уже выбрал.
– Нет, – твердо сказала мать. – Ты еще молод, чтобы решать свое будущее один.
Сергей вскочил с дивана, заметался по комнате. Потом остановился и решительно заявил:
– Нет, мама. Мне жить, мне решать. Просто инженером я не хочу быть. Мое место в авиации. Я так решил.
Мария Николаевна изменила тактику. Зная, как любит ее сын, пошла на хитрость.
– Но я тебя прошу, Сережа, – начала она ласково, вставая с дивана и обняв сына. – Летчик, механик – это опасная профессия. Ты у меня один. Сколько их гибнут. Твой друг Жора Калашников хочет быть врачом. Да и Ксана Винцентини мечтает об этой же профессии, а ее брат будет строителем.
Но все было напрасным. Сергей стоял на своем. Мария Николаевна взорвалась, раздраженная несговорчивостью сына.
– Ты, кажется, возомнил о себе слишком много. Сделал проект планера – и уже летчик или конструктор, – запальчиво выговаривала она. – Все это детская забава. Ты откажешься от нее через год. Да и не уверена я, что новый проект утвердит следующая инстанция.
Слова матери хлестнули по самолюбию Сергея, по самому дорогому для него – уверенности, что его призвание – авиация. Кровь ударила в лицо, руки задрожали, в темных глазах сверкнул неистовый огонь. И все же, сдерживая себя, чтобы не закричать, он глухо выдавил из себя:
– Это нечестно, мать! Нечестно! Ты не веришь в меня?!
Увидев в глазах сына гнев, Мария Николаевна не выдержала, и у нее невольно сорвалось:
– Бешеный, как твой отец!
Сергей словно остолбенел. В доме никогда не говорили об отце, будто его никогда и не было.
– А это плохо или хорошо?
Мария Николаевна ничего не ответила, испугавшись своей несдержанности.
– Ты никогда не говорила мне об отце!
– Он умер, – твердо сказала она. – Ты мой сын,– сделала она ударение на «мой» и попыталась было обнять его, но тот отшатнулся.
– Не надо, мама, – и, глядя немигающими глазами на мать, сказал ей: – Я хочу учиться в военной академии имени Жуковского. Не разрешите – уйду. Мне жить и мне решать свою судьбу, – и выбежал из комнаты.
Едва мать и дочь остались одни, как Мария Матвеевна, сидевшая в кресле и молчавшая во время разговора, резко встала и огорченно проговорила:
– За что ты его так? Я все примечаю и думаю. Свою былую ненависть к Павлу... Ты теперь на сыне... Он-то при чем? Подумай! Ты же мать... Нас с отцом вини... Но Сережу не трогай... – Мария Матвеевна грузно села в кресло, у нее перехватило дыхание... Отдышавшись, с горечью прошептала: – При родной-то матери сын у тебя... Да как же так можно?! Я только и слышу с утра до вечера: «Гри, не простудись», «Гри, не опоздай к обеду». Все «Гри, Гри, Гри...» Ты бы взглянула в глаза Сережи, когда он вошел в комнату. Такие счастливые я видела один раз у Павла, когда родился Сережа. Да и отец жив... Для него этот планер... Да ничего, я вижу, ты не понимаешь.
