В мгновение ока вся эта бандитская братия куда-то пропала, и мы, двое задыхающихся пленников, оказались наедине с доктором Фу Манчи. Зрелище было незабываемое. Вообразите сумрачный коридор и длинную, задрапированную в желтое фигуру чертова китайца, склонившуюся над нами.
К нему вернулось его обычное спокойствие, и, пытаясь разглядеть его как можно лучше в сумеречном свете, я все более поражался огромной интеллектуальной силе этого человека. На лице его лежала печать гения, а черты выдавали прирожденного правителя. Порывшись в памяти, я обнаружил, что его лицо, если стереть с него зловещее выражение, очень напоминало лицо могущественного фараона Сети, мумия которого лежала в каирском музее. Откуда ни возьмись прибежала вприпрыжку докторская обезьянка, запрыгнула ему на плечо и вцепилась в редкие бесцветные волосы на его макушке. Затем, изогнувшись, стала вглядываться в его лицо.
Доктор Фу Манчи шлепнул маленькое существо, потом взял ее на руки и стал укачивать, как мать укачивает дитя, что-то напевая себе под нос. Некоторое время только эта тихая колыбельная да наше со Смитом шумное дыхание нарушали тишину.
Внезапно мы услышали гортанный голос:
— Вы пожаловали весьма кстати, господин полицейский инспектор Смит и доктор Петри. Именно сейчас меня почтил визитом один из величайших мужей Китая. Во время моего отсутствия на родине мне оказали высокую честь: несмотря на все происки клеветников и недоброжелателей, император Поднебесной принял меня в Священный орден Белого Павлина.
Разгоряченный речью, он широко размахнулся и запустил своей обезьянкой вдоль по коридору.
— О боги, — зашипел он яростно, — в чем я согрешил? За что такая катастрофа обрушилась на мою голову! Знайте, друзья мои, что этот священный Белый Павлин, специально доставленный на туманный британский берег как символ моей неувядающей славы, вдруг бесследно исчез. За такое святотатство меня ждет смертная казнь. И я заслужил ее.
Смит незаметно толкнул меня локтем. Я знал, что он тем самым хотел напомнить мне свои слова относительно той детской чепухи, от которой зависит жизнь китайского интеллектуала. Я же был просто поражен искренностью гнева, горя, печали и отчаяния доктора Фу Манчи. В этом нельзя было сомневаться, видя его лицо и слыша его голос. А доктор продолжал:
— Только одним-единственным деянием я могу смягчить свое наказание. Я должен отказаться от всех своих титулов, владений и наград только для того, чтобы мне оставили жизнь для завершения моей работы, которая еще только начинается.
