— Прошу прощения, я не знал... Мы писали о вас, тогда...
— Помню, помню, — перебил он меня и повернулся к женщине, которая все еще стояла в открытых дверях:
— Лиза, вы на рынок? Идите и долго не задерживайтесь, вечером у нас гости.
Когда домработница удалилась, мы прошли в кабинет Ивана Федоровича, огромную комнату, полную света и импортной мебели, уселись в пышные кресла, и Аркатов спросил наконец:
— Чем обязан?
В голове моей вертелось по меньшей мере три варианта беседы, разной, так сказать, окольности, но на меня глядели глаза умные, спокойные и немного ироничные, поэтому я решился излагать свою программу в лоб, без обиняков. Ровно через три минуты он меня прервал:
— Стоп, стоп! Вы хотите опять раскрутить эту историю?
Я с готовностью кивнул.
— И вам надо, чтобы я теперь заложил Квача и всех, кто шел со мной по делу?
— Всех, кто не шел с вами по делу, — поправил я его.
Он вынул свое грузноватое тело из кресла и встал надо мной.
— Этого не будет.
И тон, и поза, в которой он стоял, ясно говорили, что разговор окончен. Мне предлагали выйти вон. Я тоже поднялся, но спросил, стараясь дозированно вложить в свой тон легкую смесь горечи и насмешки:
— Неужели вам не обидно?
В этот момент дверь кабинета открылась и нашему взору явилось нечто в смоляных кудряшках и розовом купальном халате.
— Зайчик, — томно сказало оно, — мы...
— Я занят! — рявкнул Иван Федорович, а после того, как дверь в испуге захлопнулась, снова обратился ко мне: — Значит, обидно, говорите?
— Да, — подтвердил я с напором. — Любому человеку должно быть и горько, и обидно, если с ним поступают несправедливо! И я уверен, с помощью газеты ваше прошение о пересмотре дела...
Аркатов остановил меня движением руки, и я замолчал. Он сдвинул свои пышные брови так, что его глаза смотрели теперь на меня, как звери из чащи.
— А почему, собственно, вы решили, что со мной поступили несправедливо? И что я мечтаю о пересмотре дела? — Он помолчал, словно раздумывая, продолжать или нет, потом сказал: — И с чего мне вдруг вам верить, что вы хотите разрыть все это дерьмо исключительно из благородных побуждений?...
Я понял, что мне здесь больше ничего не светит, но напоследок решил испробовать крайнюю меру и спросил, глядя ему прямо в лицо:
— Иван Федорович, скажите честно, вы боитесь?
Можно было ожидать, что в ответ он рявкнет на меня не хуже, чем на ту кудрявую, и выставит вон, но хозяин только провел рукой по лицу, одним движением разгладив и брови, и морщины, хмыкнул иронически и сказал:
