Никому не нужные щетки полетели на асфальт. С искаженным ангельским лицом, шипя и чертыхаясь, юный рыцарь упирался ладонями мне в грудь, я, свирепо сжав зубы, тянул его к себе, мы оба злобно пыхтели и топтались на месте. Привлеченные картинкой, вокруг останавливались прохожие. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но тут у тротуара за моей спиной скрипнули покрышки, хлопнула дверца, и перед нами возник сержант из патрульной машины.
— Чего не поделили, ребята? — миролюбиво улыбаясь, поинтересовался он. Однако крепко зажатая в кулаке дубинка заставляла усомниться в его полном добродушии.
Рыцарь без определенного образа вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, неожиданно стал на меня заваливаться, и мне пришлось подхватить его под мышки, чтобы он не упал. Лицо у него, вблизи оказавшееся не столь молодым, сделалось абсолютно пустым. Усталым жестом выдохшегося пловца он закинул руку мне на шею, и теперь, вероятно, мы больше походили на двух бойцов, один из которых выносит другого с поля брани.
Не дождавшись ответа, сержант посуровел и нетерпеливо крутанул своей дубинкой:
— Документы есть?
Отчаянным усилием стряхнув с себя вконец ослабевшего комсомольца-добровольца, который, к моему удивлению, остался стоять на ногах, я извлек из кармана свое многострадальное удостоверение. Умудряясь одновременно не упускать нас обоих из виду, сержант раскрыл его, изучил, снова закрыл и задумчиво постучал корочками по дубинке. Она, вероятно, посоветовала ему вернуть документ обратно мне, что он и сделал. После чего перевел взгляд на враз постаревшего мальчика. Глядя куда-то в пространство, поверх крыш самых дальних домов, тот засунул руку под куртку, долго шарил там, мучительно оттягивая неизбежное, и наконец за самый краешек извлек из-за пазухи уже потертую на сгибах бумажку. Вид у него был при этом брезгливо-недоуменный, будто не безобидный листок, а неведомо кем подложенную крысу вытянул он за хвост из своего кармана. И хотя крыса была откровенно дохлая, безобидная и безоружная, сержант при виде ее немедленно сделал стойку, оскалился боевым фокстерьером.
— Ну-ну, — то ли сказал, то ли уже прорычал он, и чувствовалось, что только удавка ненавистного ошейника мешает ему немедленно вцепиться в жертву. — Давно освободился?
Не получив ответа, он взял бумажку, тряхнув, развернул ее, прочитал и хмыкнул:
— Недавно... — И повернулся ко мне: — Какие у вас к нему претензии, гражданин?
Я посмотрел на воришку. У него было отрешенное лицо человека, смирившегося с ударами судьбы. Мальчик Пинтуриккьо в перерыве между двумя отсидками. Без определенного места под солнцем. Потом я перевел взгляд на сержанта и представил, как у него под форменной рубашкой стоит дыбом шерсть на загривке. Нагнулся, поднял с земли щетки и сказал:
