— Мерак слишком силен, — сказал Нилок, голос его прозвучал мрачно и был полон негодования. — И слишком хитер. Слишком быстр. После Мерака я величайший из воинов Дротта, но Мерак меня победит. Вот пройдет несколько лет, за которые его сила немного поубавится, да пусть он еще и размякнет оттого, что никто долго его не вызывал, — тогда я и смогу взять его череп. И возьму, украсив им свой шест.
— Тебе не нужно ждать несколько лет, — сказал Тоз.
— Я могу подождать, — ответил Нилок, — если так нужно.
— Ни одного года, — сказал Тоз. — Я вышел из огня, чтобы сделать тебя Уланом Дротта, и ты им станешь еще в нынешнем году. Не в будущем, и не через два-три лета. Сейчас. Все движется в этом изменчивом мире, и есть в нем такие, — да гореть им в преисподней Ашара! — кто уже сговаривается, дабы расстроить замыслы моего властелина. Доверься мне, Нилок Яррум, ибо я пришел, чтобы сделать тебя больше, чем Уланом Дротта. Я пришел, чтобы ты вознесся выше самого Друла. Повинуйся мне, и ты станешь хеф-Уланом всего Белтревана. Это и есть Явление, о котором говорил Редек. Я Посланец. Повинуйся мне, и Дротт поднимется в своей кровавой славе, дабы до основания сокрушить Три Королевства. И ты будешь властвовать повсюду.
— Я стану хеф-Уланом? — спросил Нилок благоговейным шепотом. — Хеф-Уланом Орды?
— И будешь властвовать повсюду! — повторил Тоз. — И подчинишь Королевства. Только повинуйся мне, и они будут твоими.
Борс не заметил, как серебряный кубок выпал из его рук. Он следил, как Нилок Яррум по своей воле встает на колени перед белогривым кудесником, воздев руки в мольбе, и его темные глаза озаряет жажда свершений.
— Господин мой, — сказал он хрипло. — Скажи, что я должен делать.
Госпожа Ирла Белванне ощутила холодок предчувствия, хотя лучи июньского солнца омывали ее, глядящую с вала Твердыни Кайтина. Мощные каменные плиты под ее ступнями и пальцами были теплыми, и она желала вобрать хоть немного этого тепла и мощи, обрести покой, вспомнив то, чему училась в Эстреване. Но, несмотря на непроницаемое лицо, которое представало взглядам прочих женщин, она не могла полностью подавить робкий трепет своего материнского чувства.
Женщина высматривала внизу на поле не кого-нибудь, а своего сына, и отсюда он казался отчаянно уязвимым, едва ли достаточно взрослым, чтобы нести тяготы своего жребия. Однако она знала, что он вошел в ту самую пору, когда юноши Тамура прощаются с детством и становятся мужчинами, и что он рвется вперед со всей страстной и дивной гордостью своих предков из рода Кайтин. Знала также, что он должен вот-вот пройти через обряды, которые утвердят его в наследии. И, возможно, обеспечат будущее стране, которую он так любит.
