— Да, я не привык спать на голой земле, — согласился он.
— Ты больше привык к постелям, — продолжал керниец. — К городам и слугам; к роскоши.
Все это было истинной правдой, но Каландриллу не хотелось с этим соглашаться. Чувства его к кернийцу были двойственны: с одной стороны, ему хотелось завоевать симпатию Брахта, доказать, что он заслуживает доверия, выказанного ему кернийцем после схватки с демонами; с другой — он не мог забыть, что тот ехал рядом с ним только потому, что ему за это платили. Недоверие, которое Брахт питал к Варенту, раздражало Каландрилла, поскольку сам он безоговорочно доверял послу, а прохладные отношения между ними беспокоили его. Он пришпорил коня, пуская его в галоп. Конь был хорош, но не шел ни в какое сравнение с лошадью кернийца — Брахт, словно единое целое со скакуном, легко догнал его.
— Но теперь ты закалился. — Керниец пытался перекричать свист ветра.
Это прозвучало почти как похвала, и Каландрилл обернулся к нему с улыбкой. Брахт улыбнулся в ответ, и Каландрилл почувствовал себя польщенным, утверждаясь в желании завоевать расположение наемника.
Они вихрем промчались по широкому лугу, окруженному молодыми, серебристыми в утреннем свете березками; голубого неба ярко светило солнце; на западе, там, где земля сходилась с морем, курились легкие облачка. В небольших рощицах вовсю пели птицы, и Каландрилл с удовольствием отдался радости движения. Словно беспокойные сны остались там, позади, вместе с колонной; словно галоп смыл с него все заботы, оставив только удовольствие от приключения. Похвала Брахта успокоила и утвердила его в своем намерении. Он припал к шее коня, все погоняя и погоняя его.
Впереди стеной поднимался лес; трава сверкала светлыми брызгами солнечных пятен, и по ней летели их лошади — шея к шее. Каландрилл повернулся — керниец сидел в седле прямо, небрежно держа повод в левой руке, черные длинные волосы его развевались на ветру. Он все еще улыбался, суровые черты его были расслаблены — он тоже получал удовольствие от езды.
Но вдруг на землю упала тень — они нырнули куда-то вниз и вместо редко стоящих березок оказались в густой чаще. Вдоль края полукруглой поляны росли ясени, буки и дубы, чьи тяжелые высокие ветви закрывали собой небо. Брахт придержал жеребца, и тот перешел на шаг; жестом керниец приказал Каландриллу сделать то же самое: дорога превратилась в небольшую тропку, над которой нависали сучковатые ветви, от столкновения с которыми неосторожный всадник мог запросто оказаться на земле. Под копытами лошадей перемешивался жирный черный перегной, поглощавший все звуки, и топот копыт был столь же приглушенным, как и свет в этой чаще. В лесу чувствовалась какая-то торжественность; воздух был неподвижен, лишь кое-где оживая под ярким лучом солнца; Каландриллу стало не по себе — как в храме, где полумрак нарушается лишь узкими полосками света, проникающими сквозь щели ставен. Пение птиц доносилось откуда-то издалека, приглушенное массой деревьев. Каландрилл вдруг сообразил, что сдерживает дыхание, словно из уважения к этой чаще, а взглянув на Брахта, понял, что и его друг находится под сильным впечатлением.
