«Святой Боже! — думала она. — Да я с ума сойду! Еще один день — и меня можно отправлять в Бедлам!»
Всю домашнюю работу — еда, питье, уборка — Эмбер делала замедленными, неловкими движениями, в конце концов она уронила на пол яйцо. Она рассердилась на себя, но взяла тряпку и тщательно убрала за собой. Когда она наклонилась, то почувствовала резкую головную боль и приступ головокружения. Она выпрямилась и вдруг, к своему великому удивлению, зашаталась. Она упала бы на пол, если бы не ухватилась за край стола.
Долгую минуту она стояла и смотрела в пол, потом повернулась и пошла в гостиную. «Нет, — подумала она, отмахиваясь от пришедшей в голову мысли, — нет, не может этого быть. Конечно же, не может…»
Она взяла свечу в подсвечнике и поставила ее на письменный столик. Потом положила руки на столешницу и наклонилась посмотреть на себя в маленькое круглое зеркало в позолоченной раме, висевшее на стене. Пламя свечи отбрасывало резкие тени на ее лицо. Она увидела глубокие темные круги под глазами, отражение ресниц на веках, что обостряло выражение слепого ужаса в глазах. Наконец она высунула язык. Он был покрыт желтоватым налетом, а кончик и края оставались, чистыми и блестящими, противоестественно розовыми. Она закрыла глаза, и комната поплыла, стала раскачиваться и удаляться.
«Пресвятая Дева Мария, матерь Божья! Завтра придет мой черед!»
Город содрогался от грома божьего проклятия.
Но он едва ли был слышен в двадцати милях от Лондона, в Хэмптон-Корте, — там было, слишком много отвлекающих шумов. Шелест тасуемых карт и стук, игральных костей; скрип перьев, пишущих любовные письма, дипломатические послания или доносы; звон шпаг, скрещивающихся да тайной, запрещенной дуэли; щебет и смех, веселая болтовня и злобное шипение сплетен; звуки гитары и скрипки, звон бокалов, слова тостов, шорох юбок из тафты, цоканье высоких каблучков. При дворе ничего не изменилось.
Конечно, иногда речь заходила о чуме, когда придворные собирались в гостиной его величества по вечерам, но это был не более чем разговор о погоде.
— Вы читали мартиролог этой недели? — спрашивала Уинифред Уэллз у миссис Стюарт и сэра Чарльза Сэдли,
— Не могу их видеть. Несчастные. Мрут как мухи. Сэдли, коренастый молодой человек, довольно полный, черноглазый, любитель кружевных воротников, поразился ее доброму сердцу.
— Нонсенс, Фрэнсис! Какая разница — умрут они сейчас или потом? Город и так перенаселен.
