Бифф тоже как будто пребывал в каком-то, лихорадочном состоянии.
Карликов, похоже, уже не объединял былой энтузиазм… Из зала доносились отдельные раздраженные выкрики.
Когда рты на груди Саграмосо разверзлись и начали исторгать вязкие звуки, Лекс разволновался. Его с навязчивой настойчивостью одолевали вопросы, от которых кружилась голова и к горлу подкатывала тошнота.
Наблюдаемые им воплощения сводили с ума, подвергая сомнению все, во что он верил. Священный обет Рогалу Дорну… святость Императора на Земле… лояльность других Кулаков, которые, как выясняется, бросили Лекса на произвол судьбы. Как, впрочем, и сам Дорн, который давно и безвозвратно почил в бозе. Как Император,,смертельно больной и бессильный, эпоха правления которого, скорее всего, близилась к завершению, уступая место царствованию… кого или чего!
Ясно чего. Сверхъестественной магии из жуткого пространства с чудовищными измерениями, не вписывающимися в рамки здравого смысла. Если уж душе Лекса в скором времени было суждено оказаться втянутой туда, он со смирением встретит свою судьбу.
— Образ, — бубнил Бифф невнятно. — Какой до безобразия искаженный образ.
Рот лица на левой половине груди Саграмосо тем временем вещал:
— Скорей убей остальных десантников Вселенной! Рассеки их пополам и съешь их экскременты! Мы призовем на помощь орды завывающего ужаса, который поглотит захватчиков и истребит их силой одного лишь страха!
Так обещал голос.
Его собрат с правой стороны придерживался другого мнения.
— Как бы не так. Твоя звезда почти уже зашла, лорд Саграмосо, — выкрикнул он. — Твоя судьба предрешена. Так что отвергнем ограничения! Сбросим тесный корсет нормы! Покоримся всецело Перемене!
Выражение озабоченности омрачило лицо Саграмосо. Он в нерешительности задергался.
— Я ведь бог, не так ли? — спросил он вслух самого себя. Один рот ответил:
— Так.
Второй возразил:
— Нет.
— Ты инструмент бога…
— Тебя боготворили. Ты искал поклонения. Ты принимал поклонение, замешанное на страхе.
— Твоя жажда славы породила силы.
— Твоя жажда перемен в космическом укладе и твоя жестокость породили жестокие силы перемен.
— И имя этой перемены не иначе как… Тзинч!
— Тзинч. Великий Тзинч.
Уже от звуков одного этого имени у Лек-сандро помутился разум. Это имя казалось таким могущественным, таким вечным, таким всепоглощающим. Восставая против понятий пространства и времени, оно уносило их в ураганном смерче незнакомого магического мира, в котором властвовала иная геометрия, постичь которую простому разуму было не дано, если только реальность не обращалась в ночной кошмар…
