— Это я сделал. Я посадил лицо Джошуа на хлеб. — Я только и понадеялся, что она не станет интересоваться, как мне это удалось.
— Отец вечером придет и тебе всыплет по первое число. А теперь иди — убирайся отсюда.
Тихонько отползая к двери, я слышал хиханьки братцев. Но на улице все оказалось еще суровее. Женщины шарахались от хлебопекарных камней — у каждой в руках была маца, и каждая бормотала что-нибудь вроде:
— Эй, а у меня на опресноке малец какой-то…
Я добежал до Джошуа и ворвался к ним в дом, даже не постучав. Джошуа с братьями сидели за столом. Мария кормила грудью самую маленькую сестренку, Мириам.
— У тебя крупные неприятности, — прошептал я Джошу на ухо с такой силой, что у него наверняка сдуло барабанную перепонку.
Джошуа протянул недоеденную мацу мне и ухмыльнулся — точно так же, как на лепешке.
— Это чудо.
— К тому же вкусное, — сказал Иаков, отгрызая у брата часть головы.
— Уже весь город знает, Джош. Это ведь не только у вас дома. У всех на хлебе твоя морда.
— Он поистине Сын Божий, — кротко улыбнулась Мария.
— Ой господи, мама, — сказал Иаков.
— Ага, господи, мама, — встрял Иуда.
— Его ряшка на всех хлебах. С этим надо что-то делать. — Похоже, они не сознавали всю серьезность ситуации. А я уже нахлебался с головой — при том, что моя мама даже не заподозрила в этом происшествии ничего сверхъестественного. — Надо тебя подстричь — вот что.
— Еще чего?
— Мы не можем резать ему волосы, — сказала Мария. Она всегда разрешала Джошуа носить длинные волосы, по-ессейски, и говорила, что он — назорей, каким был Самсон. Еще и поэтому многие селяне считали ее чокнутой. Мы-то все стриглись коротко, как тогдашние римляне и греки, которые правили страной еще со времен Александра.
— Если мы его подстрижем, он станет похож на прочих. А мы тогда скажем, что на маце — кто-нибудь другой.
— Моисей, — сообразила Мария. — Юный Моисей.
— Точно!
— Я нож принесу.
— Иаков, Иуда, за мной, — сказал я. — Надо растрезвонить по городу, что на Песах нам явился лик Моисея.
Мария оторвала Мириам от груди, нагнулась и поцеловала меня в лоб.
— Ты настоящий друг, Шмяк.
Я чуть не растаял и не стек в сандалии — но тут перехватил хмурый взгляд Джошуа.
— Это же неправда, — сказал он.
— Зато фарисеи не станут тебя судить.
— Я их не боюсь, — ответил этот девятилетний шкет. — Не я же это с лепешками сделал.
— Тем паче зачем тогда подставляться?
— Не знаю, но, похоже, так будет правильно. Разве нет?
— В общем, не рыпайся, пока мама будет тебя стричь. — И я выскочил за дверь, Иуда с Иаковом — следом.
