— А вот так, не надо, — закончил я, убирая договор в карман. — Не имеет смысла.
— Как это — не имеет смысла?..
Ужасно тяжело работать с людьми. Ну как мне объяснять этому заплаканному дяде, что ничем я ему помочь не смогу? А если попытаюсь, сам сложу свою бедовую рогатую голову ни за грош. Каждое явление обязано быть уравновешено другим явлением — вот вам краткое изложение закона Вселенского Равновесия. За белой полосой следует черная полоса, за черной, соответственно, белая — вот вам подтверждение закона жизненным опытом. И никаких исключений! Период невероятного везения неотвратимо влечет за собой период сверхъестественного невезения…
— … проще говоря, — закончил я свои путаные объяснения, — вы, мой дорогой, теперь притягиваете к себе неприятности не только из реальной действительности, но и из других сфер. В расплату за нереальные блага, которыми незаслуженно пользовались накануне. Вас не то что охранять, с вами в одном городе опасно находиться! Космическая Кара — вещь серьезная. Вы, Степан Федорович, теперь не простой уборщик, вы — настоящая машина смерти!
Ковер в центре комнаты взбугрился и зарычал. Степан Федорович, ойкнув, взлетел на спинку дивана, как перепуганная курица. Трехногий столик в углу вдруг встал на дыбы, стряхнув с себя телевизор. Я едва успел огреть столик подвернувшимся под руки стулом — оба предмета разлетелись в щепки. Я судорожно сглотнул.
— Вот видите?
Степана Федоровича била крупная дрожь.
— Но я же не виноват! — закричал он, сползая со спинки дивана. — Эти блага сами собой на меня валились со страшной силой! Как же мне было сопротивляться? Господин Адольф! Я не Пушкин и не Лермонтов, я простой человек! Я звезд с неба никогда не хватал и хватать не собираюсь! Я всю жизнь в школе учителем проработал, теперь вот театральным уборщиком тружусь. Я два раза женат был… У меня язва, гипертония, невроз и стальной штырь в ноге вместо кости! Мне ничего не надо — только бы спокойно выйти на пенсию и остаток жизни прожить без всяких Нобелевских комитетов, белых крыс, летучих одноглазых змей, пятиэтажных особняков и прочей гадости! Помогите мне! Я вам не то что душу… Я наизнанку вывернусь и все потроха вам на блюдечке принесу! Я так не могу больше! Мне страшно!
Он рухнул с дивана на пол и зарыдал. Минуту я стоял над ним и просто смотрел, сжимая-разжимая кулаки, то и дело вытирая рукавом вспотевший лоб.
Вот мой коллега и непосредственный начальник бес Филимон тысячу раз мне говорил, что излишнее человеколюбие когда-нибудь меня погубит.
