Пока он отсутствовал, автоматы-уборщики сделали свое дело: искусственный мох был промыт и аккуратно причесан, свежо и опрятно пахло геранью. Из спального отделения исчезло белье. Рабочие стол и кресло тоже исчезли – в холле, кроме портфеля, ничего не было. Портфель не значился в программном регистре уборщиков.
– Тринадцать-девять, – произнес Андрей формулу обращения для автомата-бытопроизводителя. – Завтрак.
Метровый участок ковра вспучился, неприятно зашевелился (словно там задергалось что-то живое), мох сошел пухлыми складками и, пропустив наружу матово-белую полусферу, снова сомкнулся вокруг ножки подъемника.
– Кресло, – добавил Андрей.
Ковер повторил неприятное шевеление. Усевшись, Андрей ощутил последнюю судорогу кресла, подумал: «Гармония между вещами и человеками». Ударом пальца о край полусферы заставил ее распахнуться: раскрылась подобно бутону нимфеи. Приятный сюрприз: в хрустальном вазоне живая ветка расконсервированного багульника. Не успел он наполнить бокал кумысом – тишину под сводами грота разогнали прозрачные, как весенняя капель, звуки клавира Гайдна. Завтрак был сервирован хрусталем алмазной огранки. Давно бы так. Металл надоел… О, салат из омаров!
– Тринадцать-девять, будь любезен… окно.
(Хрусталь, омары и Гайдн располагали к некоторому изяществу манер.)
Лунный блеск таежной поляны угас – за пределами грота распахнулась звездно-черная пропасть.
В стекловидных толщах диковинно вогнутых деталей интерьера каюты потекли ручьи рубиново-красных огней (в спальне – медово-оранжевые). Будто сидишь в огненной полости раскаленного до свечения кварцевого массива. И будто бы свежесть воздуха объясняется тем, что открытая в звездную бесконечность сторона этой полости пропускает сюда космический холод.
Под прямым углом к траектории орбитального радиус-хода ничего, кроме звезд, не было видно. Андрей пил кумыс и смотрел, как драгоценный ковш Большой Медведицы медленно заваливался кверху дном. Ось этого медлительного, малозаметного для глаза переворота проходила через крайнюю звезду ковша – Дубхе (сегодня, как и вчера, она держалась у левого среза окна-экрана). Парадокс профессии космонавта: чаще всего имеешь дело как раз с неподвижными звездами. Во время крейсерского хода практически полная неподвижность звездной сферокартины утомляет молодых пилотов-стажеров больше, чем все остальное, – шестичасовое однообразие крейсерских вахт они пытаются скрасить разными способами. Он старался не вмешиваться. Сами должны усвоить: любые способы бесполезны. Кроме одного: ни на минуту не терять ощущение скорости. Но для этого надо родиться пилотом.
