Держа в руке свечу, она отперла дверь и вышла в коридор. Пламя свечи колебалось под действием сквозняков; из-за пляшущих на стенах теней и барабанящего по крыше дождя.
Клер казалось, что она попала в сцену из готического романа. Может быть, разбудить Никласа? Нет, не стоит. Граф-демон, лежащий нагишом в постели, наверняка окажется куда опаснее любого призрака. И Клер, неслышно ступая, отправилась на поиски одна.
Эти поиски привели се в комнату, расположенную в самом дальнем угу первого этажа. Из-под закрытой двери сочился свет, и это успокаивало: ведь призраки не нуждаются в лампах.
Клер осторожно повернула дверную ручку — и, когда дверь наполовину открылась, застыла в изумлении. Обитатель комнаты не был привидением.
Но будь он самым настоящим призраком, она бы удивилась не меньше.
В тени виднелись очертания покрытого чехлом рояля, и Клер решила, что попала в музыкальную комнату. Здесь, возле вспыхивающего и опадающего в камине пламени сидел на стуле Никлас; на лице его застыло мечтательное выражение, а к левому плечу он прижимал маленькую валлийскую арфу. В противоположность неподвижному лицу его пальцы проворно перебирали металлические струны, выводя мелодию, звонкую, как пение колоколов.
Хотя Клер узнала бы его везде, выражение его лица было так необычно, что он казался незнакомцем. Перед ней был не легкомысленный аристократ, не грозный искуситель, а человек, чей дар и печали далеко превосходят таланты и печали обыкновенных людей, живое воплощение кельтского барда.
Внутренний голос шепнул Клер: «Смотри, какая уязвимость написана сейчас на его лице. Возможно, ты и он не так уж отличаетесь друг от друга». Но это была опасная мысль.
Никлас запел по-валлийски, и комнату наполнил его красивый звучный баритон.
Май, прекрасное время года,
Как сладко ноют птицы, как зелены рощи…
Но через две строки радостный напев оборвался, сменившись минорной жалобой.
Когда кукушки кукуют высоко в вершинах деревьев,
Еще горше становится мне.
Дым ест глаза, и не спрятать мне горя,
Ибо моих родичей больше нет.
Никлас тихо повторил последнюю строку, и в его голосе, казалось, звучала вся скорбь мира.
Хотя мелодия была ей незнакома, Клер узнала слова: это было стихотворение из средневековой «Черной книги Кэрмартена», одного из самых древних валлийских текстов. На глаза ей навернулись слезы, ибо знакомые слова никогда еще не трогали ее за душу так, как теперь.
Когда затихли последние ноты, она вздохнула, горюя обо всем том, что потеряно, и обо всем том, чего у нее никогда не будет.
