Внезапно вернулись звук, свет и осязание.
Перед глазами колдуна появилась физиономия давешнего пленника и зашевелила губами. Через секунду гулкие фразы достигли сознания старика:
— Чего это он?.. Не перенес разлуки со мной, что ли?!..
Маг хотел ответить на издевательства демона. Сил хватило лишь на всхлип.
— Наверное, в магический транс впал. Или приступ шизы словил. Застудится еще, на камне-то, — рассудил Коля. — Немолодой уже перец…
Солдат подхватил Юберцауберера под микитки, перетащил на стол.
— Кушать подано! — прикололся парень. — Ну, вылитый поросе…
На бледном лице колдуна отразился столь сильный ужас, что Лавочкин не доформулировал гастрономическую остроту.
— Ладно, дедок. Вроде очухиваться начинаешь. Значит, пора. Да не дергайся ты так, ухожу я.
Коля побрел наверх. Навалилась усталость, хотелось упасть и как следует выспаться.
По ошибке он завернул в комнату, а не к выходу. Здешняя обстановочка была сугубо плюшкинской. Невзрачный скарб, тряпье и поломанная мебель громоздились несколькими кучами. В глухо занавешенное окно пробивался луч утреннего солнца, высвечивавший яркую полоску на грязном драном половике. В луче сновала пыль.
Посреди всего этого убожества, в самом центре комнаты стоял покрытый паутиной мольберт. Лавочкин невольно скользнул взглядом по стенам. Наткнулся на единственную картину.
На ней была изображена странная трапеза. Вокруг столана резных стульях сидели морковь, томат, груша, кабачок и яблоко. Каждому овощу-фрукту художник придал псевдочеловеческие признаки: глазки, ротик, носик, ручонки, подобие ножек и то, чем, собственно, принято сидеть. Герои полотна вели оживленную беседу и кушали.
Кушали они человека, который лежал на огромном подносе, обложенный зеленью. Поза поедаемого, а также румяный почти до коричневого цвет кожи пародировали классического молочного поросенка. «Деликатес» имел самое доброжелательное выражение лица. И ужасно знакомое.
Коля охнул. Он узнал в «блюде» молодого Юберцауберера. Точнее, мысленно представил старика юным, и — сошлось. Лавочкин посмотрел в правый нижний угол картины и прочитал каллиграфическую надпись: «Автопортрет, навеянный ночным кошмаром».
— Похоже, у Сальвадора Дали есть сказочные прототипы… И теперь ясно, чего этот хрыч так испугался, оказавшись на столе. Ну, полный кретин… — прошептал парень, топая к выходу.
Покинув дом старика, солдат вернулся на центральную улицу Хандверкдорфа. Огляделся. Заметил большой постоялый двор. «Надеюсь, Болваныч еще тут, — подумал Коля. — Лишь бы Страхолюдлих не успела его опять охмурить».
