И Петька ответил, что думает тоже о разном. Потом спросил, как белокуренькую зовут.
— Наташа…
— А меня Петр.
И разговорились.
Наташа даже смеяться стала. Даже семечки стала клевать веселее.
Петька говорит:
— Вы на коньках, Наташа, умеете ездить?
— На коньках?.. Летом?.. Ха-ха… Зимой-то я прошлую зиму каталась… И даже не худо. Возле нашего дома напротив коммунальный каток.
— А где вы живете?
— Там… Недалёко…
И к Петьке:
— А вы где?
— Я-то?
И Петька вдруг растерялся:
— Я-то? Я — в детдоме.
— В каком?
— В дефе… ративном.
— Это что значит — деферативный?
— Это… такой… особенный. Для особо нормальных детей.
— Для сирот?
— Ну да. Для круглых.
— Вы — круглый?
— Круглый. Ни отца, ни матки. Ни даже тетки. А вы?
— У меня… отец. То есть… нет, то есть… да.
Опять закраснелась Наташа.
“Что за черт?” — думает Петька.
Удивляется Петька.
И дальше идут.
Так незаметно до позднего вечера прошатались. Семечек одних фунта два склевали.
Уж темно совсем стало, огни погасли, взошла луна.
Тут девчонки встрепенулись:
— Пора домой идти.
Распрощались и пошли.
И Петька с Мироновым до самого приюта про девчонок говорили.
— Хорошие девчонки.
Долго стучались в калитку. Долго за оградой лаял Король и гремела цепь. Наконец косоглазый дворник Иван открыл калитку. Зевал и ругался.
По двору шли, и вдруг Миронов сказал:
— Гляди-ка!.. Дрова кончились!.. Ловко! Теперь можно в лапту играть.
Поглядел Петька, — так и есть — кончились дрова. Очистился двор от забора до забора.
— Верно, — сказал Петька. — Можно в лапту играть.
Всю ночь не спал Петька. Все думал и все обсуждал.
И ранним утром оделся Петька и вышел во двор.
Холодно было, туманно, и пахло землей, и за оградой на тополях орали галки. Ежился Петька, ходил вдоль забора и глядел в окна.
Окна румянились чуть и блестели, как в речке вода. За окнами тихо было.
Ходил Петька вдоль забора и прутик искал. Прутика не было: всюду кора валялась, щепки и лык лохматый.
Прутика не было, но место Петька отлично нашел. Стал у забора и вспомнил:
“Вот здесь воспитатель сидел и книжку читал. Вон там ребята в рюхи играли. Вот тут я…”
Огляделся Петька, сел на корточки и щепкой стал ковырять землю. Ямку глубокую до локтя вырыл, — руку засунул: так и есть. Сцапали пальцы скользкий узелок. Сжал Петька узелок и поднялся. И, зашвыряв щепками яму, быстро пошел в приют.
А в коридоре сел на окно и, отдышавшись, развязал узелок.
Чистокровное золото за год не потускнело: по-старому солнце горело у Петьки в руках. Но меньше показались Петьке часы. И легче. Легкие, легкие… Даже страшно.
